Луна с правой стороны, или Необыкновенная любовь (сборник)

— Да чего тут говорить, конечно, заткнёт.

— Заткнёт! Не только заткнёт, зарежет, право слов зарежет, лучше не берись, как есть зарежет.

Дядя Сергей, когда мужики поднимали спор о силе и ловкости — зарежет он или не зарежет — всегда молчал, деловито хмурил лоб и напускал на глаза густые брови, а когда спор утихал, становилось тихо и скучно, он поднимал брови кверху и держал их дугами во всё время своего рассказа, если рассказ проходил спокойно, отчего глаза его делались большими, круглыми и как будто пустыми и походили на глаза лошади.

— Ээк! — закатывался первым дядя Сергей от каждого своего смешного слова.

— Ээк! — закатывались за ним слушатели.

Дядя Сергей останавливался. Останавливались слушатели. И рассказ снова развивался, плыл с языка дяди Сергея до нового «ээк».

Волосы на голове дяди Сергея, несмотря на большую старость, были густые, чёрные, и чёрной скобкой глядели из-под краёв картуза, рыжего, выцветшего от времени,— вот каков был дядя Сергей. Можно сказать, особенный, редкостный.

Дядя Сергей любит общество, в особенности молодёжь, которая громко ржёт от его рассказов, но нужно сознаться, он и стариков не обижал, не обходил их своим присутстви­ем, а вежливо раскланивался, пролезал в середину круга, садился на травку, поднимал к подбородку колени, сковывал колени сухими, длинными руками, клал на колени бороду и, после некоторой тишины и просьб, приступал к рассказу.

Вот так сидел дядя Сергей и сейчас под густой лозиной на зелёной травке, у покосив­шейся на левый бок избы дяди Михаила Многосонова, который, в отличие от дяди Сергея, никакой бороды не имел. Он вместо лица имел просто перепечённое яблоко, морщинис­тое, жёлтое, которое в какую сторону ни поверни — ни волосика, хоть на радость был бы один — ни одного.

— Ээк, как тебя природа вызвездила,— говорили шутливо мужики.

А Фёдор, которого иначе на селе и не звали, как Федька, всегда одно и то же при встрече:

— Дядя Михайло, тебе, знать, моя тёлка вылизала? — и закатывался в гык.

— Гы-гы...— хохотали мужики.

— А, пожалуй, Федька прав...

— А всё может быть — и вылизала.

— Гы-гы...

Так шутили, смеялись мужики над дядей Михайлом Многосоновым.

На голове у дяди Михайла тоже не было ни одного волосика — степь макушка песчаная... Только на короткой сморщенной шее три колечка рыжих, золотистых волосков.

— Всё богатство?— дотрагиваясь до колечек, вежливо спрашивал Фёдор.

— Всё,— отвечали мужики за дядю Михайла и закатывались в гык.

— Дырки одни остались.

Дядя Михайло выкатывал из морщин, вернее, вывёртывал коричневые зёрнышки глаз и бегал ими по хохочущим рожам.

— Старики,— хрипел беззубым ртом, дёснами, дядя Михайло и облизывал белёсым кончиком языка морщинистую дырочку рта,— старики...

— Хе-хе.

Мужики не понимали. Мужики катались в гыке. А дядя Михайло был прав. Он сказал большую правду. 32-летние мужики записались в стариков, обтирают печи, полати своими боками, а весной — сеновалы и сени, а то под лозинами, в холодке, пупами на солнце. Дух во все дырки — тоже.

— Гы-гы...

А дети скрипучими сохами царапают чахлую малокровную землю полей, не видавшую за семь лет революции навоза. А навоз распёр дворы, подпёр под крыши изб, горит на солнце, тёплым дымком поднимается, от него дух идёт по селу, лезет в нос, в рот, затыкает...

А мужики:

— Гы-гы...

— Федька, не тронь...

— Дядя Сергей, расскажи что-нибудь, послухаем.

Дядя Сергей поднял от колен бороду, вскинул брови. Мужики притихли, свободно развалились на мягкой траве, легко дышат, отдуваются.

— Вы, ребята, как хотите, дело именно ваше, а я человек верующий, православный, бога боюсь...— и, подумав, добавил: — да-а...

— Ггээ…

— Ты, Федька, не смейся,— сказал дядя Сергей и посмотрел сердито на Фёдора.— Народ наш тёмный, необразованный, это видно по всему. Даже, можно сказать, невежды, огломоны... Да-а... и обижаться тут, брат, нечего.

— Да чего тут и говорить...— заволновались мужики.

— Огломоны.

— Огломоны.

— Да ещё какие...

— Я и не смеялся, дядя Сергей,— сказал Фёдор и вскинул от зелёной травы-подо­рожника лицо с резкой чёрной растительностью, из которой спелыми раздавленными вишнями сочились губы да горели два холмика розовых щёк.— Я только чихнул.

— Чихнул,— протянул равнодушно дядя Сергей и, не глядя на Фёдора, бросил: — на здоровье.

— На здоровье,— вставил дядя Михайло Многосонов и спрятал в морщины коричневые зёрна глаз.

— Молод ещё чихать-то... Ты доживи до наших лет, тогда и...

— Что правильно, то правильно.

— Дело говорит,— загалдели мужики.

Дядя Сергей выше поднял голову, круче выгнул на лбу густые брови.

— Слухайте. Вот, например, есть такое дерево, называется оно липой. Так вот, когда эта самая липа бывает в цвету, запах имеет большой, а главное пользительный для человека.

— Каждое растение пользительно для человека, а не только дерево, да ещё липа,— вставил Фёдор и положил лицо в траву.

Дядя Сергей опустил немного брови, но тут же снова поставил их на прежнее место.

— Кто же этого не знает? Каждое растение пользительно, что и говорить. Хотя бы эту самую липу взять и...