Луна с правой стороны, или Необыкновенная любовь (сборник)

— Ладно, говорит Петрович,— ночевать не могу, а побаловаться, давай побалуемся.— Побаловались. После этого проходит день, второй — ничего, и только на третий Петрович почувствовал страшную боль в заднем проходе: покалывает и покалывает что-то, как раз под самой ... ... косточкой. Первое время думал, так пройдёт. Но чем дальше, тем всё хуже и хуже, даже стало ни сесть, ни лечь, просто беда. Ему посоветовали сходить к бабушке Сергевне, была такая у нас на селе в ту бытность. Сходил. Бабушка Сергевна признала килу и даже указала, какой злодей пустил эту килу по ветру. Наговорила воды, спустила с образка складня медного, велела пить ежедневно по утрам по чайной чашке натощак.

— И что же, помогло?

— Святая вода, она, брат...

— Нет,— ответил дядя Сергей.

— И святая не-е...

— Колдуны тоже силу имеют.

— Оно, конечно.

— Объездил всех бабок,— возвысил голос дядя Сергей,— и не помогло, а что-что они ни делали: поили святой водой, обкладывали пшеном зад, обтирали, а это пшено велели разбросать на широкой дороге, чтоб на заре птицы небесные поклевали; продевали голову в хомут; заставляли смотреться в кадушку, наполненную заревой водой, взятой из четырёх колодцев,— ничего не помогло. И Петрович решил — смертушка приходит, стонет, мечется по постели.

— Вот так проглотишь...

— У нас парень ерша глотал живьём за четверть водки, на спор, и то ничего,— вмиг.

— Оно как... на всё, брат, господь.

— Да-а... а тут и не доглядит.

— Что и говорить, разве мало нас, огломонов, за всеми не углядишь.

— Насчёт бога оставить надо,— сказал сердито дядя Сергей и сурово обвёл глазами мужиков.

Мужики притихли.

— Бог тут не при чём, его, можно сказать, дело — сторона.

Фёдор повернулся набок, облокотился на локоть.

— Не помогло, говоришь?

— Нет, Фёдор Михайлович,— ответил почтительно дядя Сергей,— не помогло. И наверно бы богу душу отдал, если бы не странничек божий.

— Всё господь...

Дядя Сергей опустил брови и, заложив правую руку за спину, продолжал:

— Что это с тобой, чадо? — спросил старец божий. Петрович высказал всю свою жа­лобу на боль. Рассказал, отчего и как эта боль приключилась. Не упустил из вида и цыплёнка, и нового сарафана с большими цветами во всю ладонь, и Авдотьюшкиной красоты...

— Она, боль-то, матушка, пришпичет — всё расскажешь.

— Как есть, всё.

— Даже, можно сказать, приврёшь.

Дядя Сергей недовольно кашлянул.

— Старец божий, покачивая головой, внимательно слушал, повторяя: — Ай, ай, чадо. Ай, ай, грех-то какой. Ай, ай! — А когда Петрович закончил свою жалобу, старец, подняв кверху указательный палец, сурово сказал: — Какое, чадо, прелюбодеяние, какой грех!.. Ай, ай, баба до добра не доведёт... Какое прелюбодеяние! Ай, ай...— И, опустив палец, тихо добавил: — В бабе, чадо, благодушествует сатана...

— И верно...— загалдели мужики.

— Она, баба, может...

— Да чего тут и говорить: она, баба,— народ такой...

— Окаянный! — пронзительно взревел над головами мужиков женский голос, и тут же за голосом глухо опустилась, задев плечо дяди Сергея, увесистая палка на широкую спину Фёдора.— Лежебок ты этакий... да откедова ты свалился на мою бедную головушку?..

И пока Фёдор взвился от земли и вытянулся во весь рост, и пока опомнились от неожиданности мужики, женщина выпалила:

— Огломоны... Дьяволы... Птанские всё поле унавозили, а вы... сопрели в навозе... Ух, головушка моя... убью, окаянный...

— Не бей! Не бей! — облизывая губы, скрипел насмешливо дядя Михайло.

Фёдор, почёсывая спину, быстро перемахнул дорогу и, косясь покорным и ленивым глазом на жену, широко махнул через выгон домой. Мужики тоже вскочили на ноги, улыбались смущённо в бороды, блудливо бегали друг от друга глазами.

— Что ты такая сердитая?..

— Неровен час, убить можешь...

Женщина, положив палку на плечо, обильно рассыпая слова, сердито двинулась за мужем:

— Дьявол, ребёнок чуть жив приехал с поля, а он...

— Баба,— сказал многозначительно один мужик.

— Баба,— повторили остальные.

— Вот тебе бы такую, дядя Сергей,— предложил один из мужиков.

— Ну, что же с Петровичем?

Дядя Сергей потрагивал плечо и сердито хмурился.

— Ты что, али прихватила?

— Здорово, брат, зацепила,— ответил обиженно дядя Сергей,— вся семья разбойная...

Солнце красным костром валялось за полураскрытыми ригами, за омётами соломы, изъеденными мышами.

От реки Красивая Мечь, от огородов плыла прохлада. И резко пахло навозом...

Дядя Сергей посмотрел на мужиков.

— С Петровичем? Старец божий травки дал и с молитовкой велел этой травкой обкладывать...

— Ну? — спросили равнодушно мужики.

— Отвалилось с гнёздышком...

— Поди ты,— вздохнули мужики,— какое счастье! И что же за болесть была? Косточка?

— Косточка,— ответил дядя Сергей и ещё раз потрогал плечо,— а травка была — шалфей.

— Шалфей,— вздохнули мужики и переглянулись,— а чтоб ему пальцем бы...

— Шалфей,— ответил за дядю Сергея дядя Михайло Многосонов,— вон его сколько в полях... хе-хе...

Мужики посмотрели на дядю Михайла, потоптались немного, посмотрели на небо и медленно поползли в разные стороны, а им вслед покашливающий смех:

— Хе-хе... хе-хе...

1924 г. Ефремов.