Луна в кармане

На ежегодном базаре баптистской церкви уже в восемь часов утра было не протолкнуться. Я пришла туда вместе с Мирой. Она затащила свой велосипед на крыльцо и аккуратно прицепила к перилам, пока я оглядывалась. Здесь собрался почти весь Колби. Церковь была маленькой, белоснежной, будто с открытки, и люди прогуливались по окружавшей ее зеленой лужайке, разглядывая выложенный на стендах и столах товар: тарелки от разных сервизов, старые кассовые аппараты, винтажные наряды. На парковке разместились более крупные предметы: складной прицеп-палатка, старая лодка с облупившейся красной краской и самое большое зеркало в кованой раме, какое я когда-либо видела, – разумеется, разбитое, – которое моментально привлекло внимание Миры. Она решительно направилась к зеркалу, оставив меня перед столом, заваленным старыми клетками для птиц и хомячков.

В течение следующего часа, изучая товары, я замечала, как присутствующие реагируют на Миру. Смотрела, какие взгляды они на нее бросают, как ухмыляются, когда тетя проходит мимо них. Несколько человек – Рон из магазина на заправке, пастор – помахали ей рукой и поздоровались. Но остальные смотрели так, будто Мира прилетела с другой планеты.

– Господи! – раздался знакомый голос. – Мира Спаркс уже отоваривается.

Я обернулась и увидела, как Беа Уильямсон, придерживая большеголовую малышку на бедре, указывает в направлении Миры, которая склонилось над парой старых роликовых коньков. Может, дело было в том, что я недавно дала отпор Каролине Доуз. Или это просто копилось во мне все лето. Но я внезапно возненавидела Беа Уильямсон и каждое ее ехидное высказывание в адрес моей тети. Ярость захлестнула меня волной, поднялась по шее, заставляя волосы на голове зашевелиться. Это ощущение было так похоже на привычный стыд, и в то же время совершенно иное. Прищурившись, посмотрела на нее: на ней были клетчатое льняное платье и белые сандалии, пышные светлые волосы всколыхнулись, когда Беа наклонилась, чтобы посадить большеголовую малышку на траву. Когда она подняла голову, ее взгляд проскользнул мимо: она меня не узнала.

«У нее какие-то счеты с Мирой, – однажды сказала мне Морган. – Не знаю, в чем там дело».

Но необязательно нужна причина.

Я перешла к другой стороне стола и, делая вид, будто изучаю ценник на колесе для хомяка, наблюдала за Беа.

– Я удивлена, что она не прискакала первой, – говорила Беа. Малышка проскользнула мимо нее и отправилась к столу, покрытому пластмассовыми подставками под еду. – Была уверена, что она с вечера разобьет здесь лагерь, чтобы урвать все лучшее по дешевке.

– Ох, Беа, – промолвила другая женщина – ее клон, в бело-голубом и с такой же прической, – ты просто ужасна.

– Это кошмар! – Беа взбила свои локоны. – Когда смотрю на нее, у меня живот сводит!

Я снова подумала о Каролине, о том, как она сморщила носик, увидев меня в «Последнем шансе». Потом покосилась на Миру, зная, что это не моя битва и если она делает вид, будто ей все равно, мне нужно последовать ее примеру.

Но любому терпению есть предел.

Я начала обходить стол, двигаясь в направлении Беа Уильямсон. Встала между ней и ее клоном, и она отпрянула. Теперь она узнала меня и изучала кольцо у меня в губе. Румянец все еще жег мне кожу; я была готова защитить Миру, раз она так и не сделала этого сама.

Я глубоко вздохнула, соображая, что бы такого сказать Беа, но заговорить не успела.

– Коули!

Это была Мира. Она стояла возле меня со своим велосипедом, в корзине лежал блестящий хромированный тостер, доставшийся ей, если верить ценнику, за четыре доллара. Она, казалось, даже не замечала Беа Уильямсон и ее подругу.

– Готова? – спросила тетя, положив ладонь мне на плечо.

Я посмотрела на Беа Уильямсон: невысказанные слова готовы были вырваться. Но Мира уже толкнула свой велосипед и двинулась прочь, громыхая тостером, не замечая повисшего напряжения, и я была вынуждена последовать за ней.

Мы шли по обе стороны от ее велосипеда по дороге, ведущей к «Последнему шансу». Тостер звенел на каждой кочке. Остальные свои покупки – две старые шляпные картонки, кресло-мешок с прорехой и набор гаечных ключей – Мира оставила на базаре, чтобы Норман потом привез их на машине.

По дороге я размышляла о произошедшем и наконец не выдержала:

– Мира, как ты только это терпишь?

Она посмотрела на меня, обходя выбоину. Тостер звякнул.

– Что именно?

– Жизнь здесь, – пояснила я, показывая на «Последний шанс», автозаправку и все прочее. – Как терпишь подобное обращение?

Она повернула голову:

– Какое обращение?

– Ты знаешь, о чем я, Мира. – Я не хотела перечислять примеры, только усугубляя ситуацию. И все же мне нужно было как-то донести до нее свою мысль. – То, что они говорят о тебе, и о твоем велосипеде, и о том, как ты одеваешься. Их взгляды, смех – я просто не понимаю, как ты все это терпишь изо дня в день. Тебе, наверное, ужасно обидно!

Она остановилась и облокотилась на велосипед, глядя на меня широко раскрытыми голубыми глазами, так похожими на мамины.

– Мне не обидно, Коули, – ответила она. – Они никогда меня не обижали.