Луна в Водолее

— Мария, не перебивай! Знаю, что молишься — могла бы не хвастаться лишний раз. Соблазны, видите ли, одолели… ещё бы! Нет, те любострастные картины, которые так тебя испугали во сне — вздор. При твоём-то образе жизни… вот что, голубушка, скажи-ка мне лучше… нет! Погоди минутку. Исповедаться ты, считай, исповедалась, у меня есть ещё полчаса свободного времени — давай-ка выйдем из храма. Поговорить с тобой, чувствую, я должен не только как батюшка — отец Никодим… То, что ты забыла во сне не только слова молитвы, но даже и имя Спасителя — это, знаешь ли, настораживает… Очень нехороший симптом — свидетельствует о глубокой внутренней блокировке… Прости, Мария Сергеевна — это я по своей старой профессии…

До восьмидесятого года, до самоубийства своей восемнадцатилетней дочери, отец Никодим был блестящим врачом-психиатром — авторитетным, уважаемым коллегами и ценимым начальством. Увы, всё враз оборвалось. Узнав, что его обожаемая Ириночка намеренно вколола себе смертельную дозу морфия, Никодим Афанасьевич впал в такую жесточайшую депрессию, что на месяц был вынужден сделаться пациентом одной из палат в привилегированном отделении коллеги-приятеля Ильи Шершеневича.

Кое-как выкарабкавшись, Никодим Афанасьевич не смел и подумать о том, чтобы вернуться на прежнее место работы. Более того: звание врача-психиатра стало ему казаться едва ли не издевательской насмешкой — как же, (исцеляющий души!) собственного ребёнка проворонил, как безнадёжный двоечник! И после такого катастрофического провала — быть врачом-психиатром?! Нет, нет и нет! Прежде, чем печься о чужих душах — позаботься о собственной, слепец несчастный!

Душевные метания разочаровавшегося в своей профессии психиатра длились почти два года, Никодим Афанасьевич несколько раз сменил род занятий (от дворника — до преподавателя химии и биологии в школе), перечитал всю доступную ему религиозно-философскую литературу и, наконец, по совету одного юного спивающегося поэта, познакомился с отцом Александром Менем. Однако, быв очарован этим светоозарённым пастырем и выдающимся богословом, всё-таки не нашёл с ним общего языка — природные жизнелюбие, мягкость и веротерпимость отца Александра в то время никак не соответствовали душевному настрою Никодима Афанасьевича.

А вот в желании стать священником это знакомство сыграло очень значительную, возможно, решающую роль. Разумеется — не таким, как отец Александр: нет, из всего узнанного и прочитанного за два года ближе всего Никодиму Афанасьевичу оказались «Откровения» Иоанна Богослова и сумрачный лик Константина Леонтьева — дипломата, «литератора-мракобеса», монаха.

(Сочинения Отцов Церкви в ту пору были недоступны для Никодима Афанасьевича, не то, помимо «Апокалипсиса» и Константина Леонтьева, он бы нашёл предостаточно кумиров.)

Пройдя соответствующее обучение под руководством ревнителя Святоотеческого Православия отца Питирима, в 1984 году Извеков принял сан и получил приход в подмосковной деревне Квасово — с маленькой, построенной в конце прошлого века и пережившей все гонения века двадцатого, церковкой Великомученицы Варвары. И скоро — сочетанием «разбойничьего» (быстрого, из-под бровей) взгляда с несомненным умом — воинствующий грехоненавистник снискал широкую известность в определённых кругах и был переведён в Москву: в конце горбачёвской «перестройки», накануне ельцинской «революции». И эти же особенности отца Никодима — непреклонность, строгость, нетерпимость к греху — которые были по достоинству оценены церковным начальством, снискали ему не просто популярность, а большую любовь у многих прихожан. Что, следует заметить, ему поначалу вскружило голову. И более: на какое-то время бывшему психиатру представилось, что вместо утраченной дочери по плоти он обрёл дочерей по духу — знакомство Марии Сергеевны с отцом Никодимом попало как раз на этот (самый безоблачный) период его священнического служения.

К сожалению, ни провидческой кротости Франциска Ассизского, ни ослепляющего фанатизма Савонаролы у отца Никодима не было — время, образование, профессия, склад ума никак не способствовали подобным качествам — и когда боль от утраты дочери начала постепенно стихать, в мысли священника стало закрадываться некоторое сомнение: а вдруг да отец Александр Мень в чём-то (и многом!) прав? Вдруг да его религиозный либерализм больше соответствует духу нашего времени, чем ригоризм Константина Леонтьева или его (Извекова) наставника отца Питирима?