Луна в Водолее

Вообще-то, на курсе считалось, что дружит Гневицкий именно с Зареченским — «иностранцы», дескать! — хотя ничего польского, кроме окончания его фамилии, ни в происхождении, ни в манерах, ни в облике Геннадия не было: происхождения — тёмного, манер — приблатнённо-ёрнических, вида — скорее, цыганского. Пожалуй, единственное, что давало некоторое основание считать их друзьями — это пристрастие к алкоголю. Не сказать, что прочие будущие инженеры являлись великими трезвенниками, — в том числе даже иные из девушек — но эти двое были легендой курса. Если не всего их приборостроительного факультета.

И дружба самого Окаёмова с Гневицким началась, как это нехитро предположить, тоже на алкогольной «почве» — и, надо сказать, забавно: первые два года учёбы Лев Иванович пил мало и редко — чем подчас вызывал насмешливое сочувствие не только сокурсников, но и сокурсниц. (Ох, уж эта «очаровательная» женская непоследовательность! Каждая, мечтая о муже-трезвеннике, девичьи симпатии почти всегда отдаёт лихо «гусарствующему» оболтусу!)

И как-то — солнечным октябрьским утром, на третьем году студенчества — Окаёмов, всю ночь зверски мучимый больным зубом, вместо института отправился в поликлинику, откуда (после сверления, убиения нерва и временной пломбы) попал в полупустую аудиторию. Где отличница Миррочка шёпотом информировала Окаёмова, что все их ребята и многие из девчонок сорвались в пивную — отмечать тридцатилетие Генки Зареченского.

Услышав это, произнесённое драматически приглушённым голосом известие, Лёвушка спохватился: чёрт! ведь Генка ещё вчера! сказал, что если к сегодняшнему дню раздобудет денег — то! а он из-за этого сволочного зуба — надо же! совсем, чёрт побери, забыл!

Прошептав Миррочке, что он тоже «линяет», Окаёмов незаметно выскользнул из аудитории — посредством мышьяка избавленный от зубной боли, Лёвушка сразу же вспомнил о многих радостях жизни: в частности, о кружке кисловатого бочкового пива в дружеской шумной компании. Да ещё — на халяву! И хотя Окаёмов отнюдь не был жадным, но какой же русский не любит этого сладкого слова: ХАЛЯВА? Чьё сердце, услышав его, патриотически не ёкнет в груди?

Большая, полутёмная пивнушка на Каляевской — недалеко от «Новослободки» — встретила Лёвушку густым табачным дымом, резким аммиачно-пивным запахом и слитым в единый гул множеством не совсем трезвых голосов. (Увы, через год, в ходе очередной иезуитской компании по борьбе с пьянством, этот демократический «Пивной зал», как и ещё много ему подобных, будет злодейски закрыт — но счастливые в своём неведении студенты станкоинструментального об этом пока не знали.)

Все отговорки Окаёмова, все его ссылки на больной зуб не произвели никакого впечатления на полтора десятка «пирующих» у сдвинутых вплотную нескольких высоких мраморных столиков ребят и девчонок. Лёвушке пришлось пить «штрафную», которая представляла из себя гранёный чайный стакан доверху налитый «Перцовкой». А на жалкий лепет, что, дескать, ему два часа нельзя есть из-за пломбы, последовал резонный ответ: мол, никто тебя и не заставляет есть — выпей, и всё тут. И Окаёмов выпил. Полный стакан предложенной ему жгучей отравы. На одном дыхании — несколькими уверенными, неторопливыми глотками. И небрежным жестом отстранил от себя протянутый одной из сердобольных девушек плавленый сырок «Новость» — дескать, я же сказал, что мне два часа нельзя есть. И встретил заинтересованный, по-дружески одобряющий взгляд Алексея Гневицкого — стало быть, в тихом омуте черти водятся? Будто бы ни водки, ни портвейна не любишь, пьёшь только сухое вино и пиво, а когда надо — вон как умеешь?

Кстати, почему он тогда не запил «Перцовку» пивом — этого сам Окаёмов так никогда и не понял: видимо, по воле Бахуса. Который таким нехитрым образом высказался за их с Алексеем дружбу: долгую, прочную — как оказалось, на всю отпущенную Гневицкому жизнь. Во всяком случае, после этого поневоле красивого окаёмовского жеста — водку как воду, без «закуси»! — началось их сближение. Которое к концу третьего курса переросло в тесную дружбу. И уже через Алексея Окаёмов сблизился с Генкой Зареченским — хотя настоящего триумвирата не получилось: отдавая дань Генкиному ехидному остроумию, особенно его издевательским переделкам многих популярных эстрадных песен, принять его цинически-наплевательского отношения ко всему на свете Лёвушка Окаёмов (в ту пору достаточно романтически настроенный молодой человек) не мог. Хотя, конечно, определённое — особенно в смысле приобщения к питейной традиции — влияние на «зелёного школяра» этот бывалый «морской волк» всё-таки оказал: в частности, научил его «грамотно» опохмеляться. Именно он, а не, как это можно было предположить, Алексей Гневицкий — который в силу своей природной абсолютной толерантности к алкоголю вообще не знал, что такое похмелье: мог пить когда угодно, сколько угодно и что угодно, на следующий день ни в малейшей степени не испытывая никаких неприятных ощущений.