Луна звенит (Рассказы)

А мать, не выпуская из рук чемодан и сумку, бросилась к нему, и, совсем забыв про чемодан и сумку, расплакалась, и все пыталась обнять сына, прижать к себе, но он словно бы вырывался из ее рук, — а это ей поклажа мешала, совсем забыла про нее старая.

Мать гостила у него неделю, рассказав все новости, какие только могла припомнить. И радость Тотева сменилась тоской. Чуть ли не каждый вечер начинал он с ней разговор о наболевшем своем деле.

— Ну так что же получается-то. Выходит дело… так… Пока это дядя Толя из Тулы приедет… Да и дадут ли ему летом отпуск-то? Может, и не дадут, скажут, зимой или в крайнем случае осенью отгуляешь. То да се. Стало быть, он только осенью приедет в Москву. Пока к юристу сходит посоветоваться. Опять время. А свидание прокурор назначит зимой. Что же это получается-то? Получается, что дядя Толя опять не сможет? А? Мам.

Мать смотрела на него с застоявшейся в глазах тоской и тоже не верила ни в дядю Толю, своего брата, ни в его отпуск, ни в прокурора.

— Ну чего молчишь? — спрашивал у нее сын с обидой.

— Ох, Васенька, Васенька! Была бы я грамотная, я бы сама сходила куда надо.

— А при чем грамота-то? Приди да поплачь! Скажи, что я у тебя один и жить без меня нет никаких твоих сил.

— Надо, надо сходить. Вот Анатолий приедет, я с ним все обговорю. Он-то уж посоветует правильно.

— Да что он сам-то знает! Тебе-то больше доверия будет у прокурора. Ты мать, а он дядька.

— Зато орден имеет.

— Орден, орден! Сиди тут в дыре, и никому дела нет.

Мать опять немо смотрела на него, словно не слышала и не понимала сына, а только чувствовала сердцем его тоску и его обиды, избавить от которых она не в силах была.

— Подохну здесь, как последняя собака, вы только рады будете — хлопот меньше. Знаю я вас, — не унимался Тотев.

А мать разглядывала его страдальчески и ничего как будто не понимала.

Перед отъездом, когда они уже стояли на шоссе и ждали автобуса до Малоярославца, мать, одетая так, словно в церковь собралась, со вздохом сказала:

— Если не помилуют тебя, Вася, вот соберусь и приеду сюда к тебе век доживать. Такая у тебя красота тут кругом.

Тотев не ожидал этого от матери! Чего уж не ждал он от нее, так это решения приехать к нему. Уж этого-то он никак не мог ожидать от нее.

— Ты соображаешь, что говоришь! — крикнул он, бледнея. — Язык-то проглотила бы после таких слов! Приедет она! Утешила.

— Ну, а что же делать-то, сынок? Если не помилуют-то? Посоветуй.

— Зажрались, гады! — говорил Тотев, с трудом сдерживая слезы. — Не могут уж какой год сходить к прокурору. Что же делать! Я только и живу, можно сказать, этой надеждой, а она — приеду. Если ты приедешь, я на другой день перед твоими глазами покончу с собой — так и знай!

Мать с испугом смотрела на сына и не знала, как успокоить его. На автобусной остановке, кроме них, никого не было. Шоссе было пустынно и, поднимаясь в гору, чернело среди яркой зелени леса красиво и вкусно, как маковый грильяж. По обочинам росли ромашки, пунцовый клевер и много каких-то мелких неизвестных цветов и цветущих трав и травинок, в которых безумолку журчали кузнечики, ползали муравьи, летали осы и пчелы. А внизу, под горой виднелся железный каркас моста и дальний берег реки, на котором все так же росли мягкие, шелковые в солнечной дымке, далекие кусты, похожие на стога свежего сена.

Тотев отвернулся от матери, и слезы текли по его щекам. Злость его прошла, он опять почувствовал себя зависимым от нее, от старой этой женщины, которая когда-то увезла его с берега другой речки, где и он и она родились, в огромный город, в столицу на счастье, а счастье-то отвернулось от них. Отец попал под трамвай и умер, а потом и сын чуть не убил человека и отобрал у него деньги, бандитом стал. Пойди докажи, что не он отобрал! Нет, не нашли они счастья в столице. Как бы жизнь их сложилась — останься они, где родились, где жили их деды? Трудно, конечно, сказать, а хуже бы не было. Не было бы хуже! Куда уж.

— Ох, не любишь ты меня, мать! — сказал Тотев со вздохом. — Не понимаешь ты, что теперь я жить-то в деревне не могу. Воротит меня от этой всей жизни, как от падлы какой! Только в Москве могу.

— Уж ты как знаешь, сынок. Вот дядя Толя приедет, я к нему в ноги — уговорю сходить к прокурору. А я сама-то растеряюсь. Прокурор-то у меня будет спрашивать чего, а я и слова не найду чего сказать, зачем пришла.

— А ты прошение-то подай! На бумаге тебе составят, как надо, а ты ему и подай.

— А как надо-то?

— Скажут!

— Кто же, Васенька?

— Ну есть же эти… Я ж говорил! Есть эти… советы такие… юридические. Юридическая консультация. Там заплатишь какую-нибудь трешку — тебе и составят бумагу. Они за это зарплату получают. Ты эту бумагу и отнеси к прокурору. Да и поплачь заодно. На бумаге-то легко отказать, а тебя увидит — может, пожалеет. Очень я прошу тебя сходить к нему. Узнай там все и сходи. А уж я-то этого тебе до гроба не забуду, ходить за тобой стану и спрашивать все время буду — в чем тебе моя помощь нужна, вот поверь мне.

— Да неужто не верю, — говорила мать и тоже плакала.