Лунатики

Предлагаемые ими политические реформы касаются нас лишь постольку, поскольку те указывают на неосознанное смещение, пронизывающее и их же космологию; но в этом смысле они являются существенными. "Утопия" Платона гораздо страшнее "1984" Оруэлла, поскольку Платон желает, чтобы случилось то, что Оруэлл лишь опасается, что подобное может случиться. "То, что платоновской Республикой должны были восхищаться – в ее политическом плане - порядочные люди, является, пожалуй, самым удивительным примером литературного снобизма в течение всей истории", - отмечал Бертран Расселл. В платоновской Республике аристократия управляет посредством "благородной лжи", то есть она притворяется, будто бы бог сотворил три вида людей, созданных, соответственно из золота – это правители; из серебра – это воины, и черных металлов – обычные люди. Другая благочестивая ложь должна помочь улучшить породу: в то время, как брак запрещен, чтобы спариваться, люди будут бросать жребий, вот только правители будут втайне манипулировать этими жребиями в соответствии с принципами евгеники. В Республике будет введена строжайшая цензура: молодежи будет запрещено читать Гомера, поскольку он распространяет неуважение к богам, неприличное веселье и страх перед смертью, тем самым препятствуя тому, чтобы простолюдины умирали в бою.

Политика Аристотеля движется по не столь экстремистским, но по сути – аналогичным путям. Он критикует некоторые из наиболее провокационных формулировок Платона, но сам не только рассматривает рабство в качестве естественной основы социального порядка – "раб полностью лишен какого-либо дара к размышлениям" (цитата взята из его "Политики") – но и выражает сожаление относительно существования "среднего" класса свободных ремесленников и профессионалов, поскольку их внешняя похожесть на правителей способна дискредитировать последних. В связи с этим, в Образцовом Государстве все профессионалы должны быть лишены прав граждан. Здесь крайне важно понимать источник данного презрения Аристотеля к ремесленникам, мастеровым, архитекторам, инженерам и им подобным людям – в отличие, скажем, от высочайшего почета, которым дарили на Самосе Эвпалина, строителя туннеля. Здесь суть в том, что Аристотель считал, будто бы такие люди больше не будут нужны, поскольку прикладные науки и технологии свою задачу уже исполнили. Нет нужды в том, чтобы что-нибудь дополнительное могло быть изобретено с целью сделать жизнь более комфортной или приятной ибо "практически все признаки комфорта и социальных удобств уже обеспечены" и "все подобного рода нам уже предоставлено" (цитаты из "Метафизики" Аристотеля). Чистая наука и философия, которые "не имеют дел ни с жизненными удовольствиями, ни с жизненными потребностями", по мнению Аристотеля возникают лишь тогда, когда практические науки сделали все, на что они способны, а материальный прогресс пришел к своей остановке.

Даже эти беглые заметки могут указать на общее настроение, лежащее в основании данных философских взглядов: бессознательное стремление к стабильности и постоянству в валящемся мире, где любая "перемена" может быть лишь переменой к худшему, а "прогресс" может означать лишь стремление к катастрофе. Для Платона "перемена" практически синоним вырождения; его история творения это история последовательного появления все более низеих и менее стоящих форм жизни – от Божества, представляющего собой чистейшую, автономную Доброту, к Миру Реальности, состоящему только лишь из свершенных Форм или Идей, затем к Миру Явлений, который является тенью и копией предыдущего; и так далее, вниз, до человека: "Те из созданных первыми мужчин, что вели трусливую и беззаконную жизнь, соответственно возродились как женщины во втором поколении, и вот почему на данном конкретном этапе боги измыслили для них страстное стремление к копуляции". После женщин мы переходим к животным: "Звери, что передвигаются на четырех конечностях, произошли от мужчин, которые совсем не были знакомы с философией и никогда не глядели в небо"[45]. Это рассказ о постоянном Падении: теория спуска и вырождения – как противоположность эволюции путем восхождения.

Как это часто бывает с Платоном, невозможно сказать, следует ли все это понимать буквально или же только в качестве аллегории либо в форме эзотерического розыгрыша. Зато нет никаких сомнений в плане головного направления всей системы.

Нам придется снова и снова возвращаться назад, к Платону, чтобы уловить дух какого-нибудь последующего развития его идей. Но пока что давайте сохраним в себе этот существенный подход к платоновской космологии: его страх перемен, его презрение и отвращение к концепциям эволюции и изменчивости. Эти его идеи будут отдаваться в течение Средних Веков, наряду с сопутствующим стремлением в мир вечного, неизменного совершенства:

И вновь подумал я, о чем Природа заявила

О той эпохе, где не будет перемен,