Лунатики

Лишь твердая устойчивость вещей, уснувших навсегда

Под вечности столпами -

И это переменам супротив[46].

Похоже, эта "фобия к изменениям", главным образом и несет ответственность за отталкивающие аспекты учения Платона. Пифагорейский синтез религии и науки, мистического и эмпирического подходов теперь забыт. Мистицизм пифагорейцев ведет к стерильным крайностям, в то время как эмпирическая наука высмеивается и лишается духовного начала. Физика отделяется от математики и переводится в департамент теологии. Пифагорейское Братство трансформируется в Проводников по тоталитарной Утопии; учение о переселение душ по пути к Богу сводится с бабушкиным сказкам или же к поучительной лжи будто бы трусы будут наказаны тем, что перевоплотятся в женщин; орфический аскетизм сводится к ненависти к человеческому телу и презрению к чувствам. Истинное знание теперь не может быть получено путем изучения природы, поскольку "если мы желаем обрести истинное знание о чем-либо, мы обязаны отбросить и забыть телесное… А вместе с телом душа не способна постичь истинное знание" (Платон, из диалога "Фаэдо").

Все вышесказанное вовсе не является выражением смирения – это не повиновение мистического искателя Бога но и не робость разума, признающего собственные пределы; это наполовину перепуганная, наполовину наглая философия гения обреченной аристократии и обанкротившейся цивилизации. В том случае, когда реальность делается невыносимой, разум должен покинуть эту реальность и создать себе мир искусственного совершенства. Платоновский мир чистых Идей и Форм, который единственный следует рассматривать реальным, в то время как мир природы, который мы воспринимаем чувствами – это всего лишь дешевая копия с распродажи, представляет собой улет в заблуждение. Интуитивная истина, выраженная в аллегории Пещеры, доводится до абсурда путем сверхконкретизации – как будто бы автор выражения "мир этот – юдоль слез" должен был бы и вправду исследовать распределение слезинок в указанной юдоли.

Еще раз следует напомнить, что в сюрреалистической космогонии "Тимея"[47] невозможно провести черту между философией и поэтикой, между метафорическими и фактическими заявлениями; и что длинные пассажи из "Парменида" практически разрушают доктрину, будто бы наш мир – это копия небесных моделей. Но если некоторые из моих предыдущих высказываний звучат словно суровая и односторонняя оценка того, что Платон имел в виду, по существу это то – что он заставил думать долгий ряд последующих поколений – отброшенная им односторонняя тень. Мы еще увидим, что второе пришествие платоновских идей, в пятнадцатом веке, высветило совершенно иную сторону Платона, и отбросило его тень совсем в другом направлении. Но этот поворот в мыслях случится еще не скоро.

2. Восхождение догмы о движении по окружности

Теперь же я должен обратиться к вкладу Платона в астрономию – который, если учитывать предыдущие достижения, равняется нулю; скорее всего, сам он мало чего в астрономии понимал и, по-видимому, астрономия была ему скучна. Несколько отрывков, где он вроде бы касается проблемы, настолько запутаны и двусмысленны или же внутренне противоречивы, что все попытки исследователей пояснить их смысл оказались пустыми[48].

Тем не менее, в процессе метафизических и априорных рассуждений, Платон пришел к некоторым общим выводам, касающимся формы и движения Вселенной. Эти заключения, играющие первостепенную роль для всего последующего, заключались в том, что формой мира должна быть идеальная сфера, и что все движения должны осуществляться по совершенным окружностям при постоянной скорости.