Лунатики

Вот уже несколько дней возвращаюсь я мыслью и размышляю над допросом от 12 числа сего месяца, в особенности же, к вопросу запрета, наложенного шестнадцать лет назад по приказу Священной Канцелярии, дабы не провозглашать, не защищать и не распространять "каким-либо образом" осужденного ранее взгляда относительно движения Земли и неподвижности Солнца; и тут мне пришло в голову заново прочитать мой объявленный в печати Диалог, в который я не заглядывал уже года три, и удостовериться, а не вышло ли, вопреки моим самым откровенным намерениям, что-либо из-под моего пера, что позволило бы читателю или поставленным выше лицам отметить во мне не только грех непослушания, но и другие, в силу чего у них могло бы сложиться обо мне мнение, как о ком-то, кто противостоит приказанием Святой Церкви. Находясь в этом счастливом положении, благодаря милостивому разрешению высокопоставленных лиц, что я мог выслать своего слугу, постарался я добыть один экземпляр своей книги. Получив его в руки, взялся я за чтение с величайшим вниманием, размышляя над каждой мелочью. По причине долгого перерыва книжка представлялась мне словно новая и написанная иным автором. Без какого-либо принуждения признаю я, что во многих метах она показалась мне обработанной таким образом, что читатель, не ознакомленный с моими намерениями, мог бы посчитать, будто бы аргументы, приведенные для представления фальши, и которые я намеревался опровергать, были так сформулированы, что вместо того, чтобы представить фальшивые утверждения – они легко вводили в обман. Два же момента в особенности: тот, что о солнечных пятнах, и второй, о приливах и отливах моря, как весьма крепкие, которые опровергнуть было невозможно, в глазах читателя получают значение более, чем следовало тому, кто считает их ничего не значащими и которые можно опровергнуть, как и считаю и я тоже, как совершенно неубедительными и таковыми, которые необходимо опровергнуть, я и считал их правдивыми и так до сих пор и считаю. И чтобы самому себе объяснить, что совершил я ошибку столь чуждую моим намерениям, и не успокаивая собственную совесть утверждением, будто бы представляя аргументы противной стороны, когда собираешься их опровергнуть (в особенности же, в виде диалога), в форме наиболее верной, но не ослаблять их в неуспех противника. Потому-то, не удовлетворяясь – как я уже говорил – таким объяснением, прибегнул я к снисходительности, свойственной каждому, кто зная собственную изысканность, более иных искусен в обнаружении, в том числе и в фальшивых утверждениях – искусных и на первый взгляд очевидных аргументов правдоподобия.