Лунная дорога. Часть 2

– Доча, – трубку снова взяла мама. – Ты извини, но я не поеду. Две вдовы у гроба – это перебор. Да и видеть я эту Лилию не хочу. Отвратительная бабенка. А что с ним случилось?

Я рассказала, подтвердив мамин вывод о пакостном характере второй папиной жены. Мама пообещала, что дозвонится до Макса, а я принялась обзванивать всех остальных. Позвонила деду, потом папе на работу, потом некоторым папиным друзьям, телефоны которых у меня были. Предупредила всех и пошла в универ.

Учиться не могла, просто зашла в деканат, написала заявление на положенных три дня отпуска. Пошаталась по городу до работы, потому что сил говорить ни с кем не было.

Когда пришла в больницу, Власта Евгеньевна обняла меня за плечи и сказала:

– Сочувствую, моя дорогая. Но что поделаешь? Нужно жить дальше.

Интересно, а она откуда об этом узнала? Я никому на работе не сообщала.

Я бледно улыбнулась. Вернее, попыталась улыбнуться, но губы скривились в какой-то жалкой гримасе.

– Может, ты домой пойдешь? – заботливо предложила она. – Тебе ведь наверняка не до работы.

Я представила себя одну-одинешеньку среди огромной пустой квартиры, на голом полу со смартфоном в руке и решительно отказалась. Уж лучше здесь, среди людей. Покачав головой, начальница вспомнила:

– Тебя тут весь день какая-то фифа домогалась. Говорила, что очень уж ты ей нужна.

Соображала я сегодня из рук вон, поэтому догадаться, кто это, не смогла.

Власта Евгеньевна вытащила из журнала записку и прочла:

– Софья Валерьевна Морозова. Ее выписали сегодня, она просила тебя ей позвонить. Типа она тебя поблагодарить хочет лично. Телефон вот, – и она подала мне бумажку.

Чтобы не возникло лишних вопросов, записку я взяла. Но при первой же возможности выбросила ее в урну. Не буду я никому звонить. Выслушивать от любящей мамочки дифирамбы ее замечательному сыночку я не собиралась.

Смена прошла как обычно. На следующий день прилетел Макс, увидел нашу квартиру, ужаснулся. Обозвал Лилию мерзкой стервой и пообещал поговорить с ней по душам. Мне было все равно. Я устала так, как не уставала никогда в жизни. Причем это была не физическая усталость, а моральная. А мне гораздо легче, набегавшись за день, упасть без задних ног и крепко уснуть, чем беспокойно ворочаться всю ночь напролет, не в состоянии сомкнуть глаз.

Потом еще один день пролетел как в угаре, и наступила пятница. Она оказалась черной. День похорон. Когда хоронили бабушку, было гораздо легче. Потому что вокруг меня была вся наша семья. И еще я понимала, что эта смерть была естественной: бабушке было уже много лет.

Но папа был еще сравнительно молод. И если бы не его неудачная женитьба, жил бы еще да жил. Возможно, и мне нужно было как-то по-другому себя вести, но как? Не могла же я вмешиваться в папину жизнь, защищая его перед его же женой и тещей?

Прощались с папой в большом мрачном зале. Лилия с матерью стояла у гроба с одной стороны, я с братом – с другой. Череда родственников, друзей, коллег и знакомых шла к папе, прощалась с ним и подходила к нам с соболезнованиями, игнорируя безутешную вдову с ее мамочкой. К ним не подошел никто! Даже ее родственники, которых было немало, обошли их стороной.

С синего неба моросил легкий дождик, будто тихо плакал. Гроб с голубой обивкой, отороченный белым прозрачным кружевом, несли папины сослуживцы с красными глазами. Было очень тихо. Слезы текли у многих, но все сдерживались, помня, что папа не любил публичной демонстрации чувств.

Громко, взахлеб, рыдала лишь Лилия, изо всех сил стараясь соответствовать образу убитой горем вдовы. Может быть, я и пристрастна, но это было настолько фальшиво, что она казалась наемной плакальщицей. Любой, слышавший этой ненатуральный плач, кривился и отворачивался.

Отпевали отца во Всесвятской церкви, где молодой, но уже пузатенький священник как-то очень по-доброму, с сочувствием глядя на наши горестные лица, провел скорбную процедуру. Меня мутило от запаха ладана и горящих свечей. Перед глазами всё плыло, и очень хотелось упасть рядом с гробом и зарыдать в полный голос, но я держалась. Зато Лилия отрывалась по-полной, прерывая своими громкими нарочитыми рыданиями молитву и то и дело восклицая «на кого ты меня покинул, несчастную». Артистка, блин.

На кладбище всё закончилось очень быстро – крепкие мускулистые мальчики, работающие здесь, сноровисто опустили гроб в могилу, за три минуты закидали яму землей, и вот мы уже растерянно стоим возле скромного временного креста с именем и цифрами рождения и смерти. Посмотрев на могилу в последний раз, все сели в автобус, давая нам сказать папе последнее прости.

Лилия упала на свеженасыпанный холмик в приступе слишком громкого демонстративного плача, явно рассчитывая, что мы немедля бросимся ее поднимать и утешать. Мы с братом, переглянувшись и одновременно поморщившись, пошли к нашей машине, предоставив поднимать мачеху ее мамочке.

Сели. Водитель, один из давних папиных сослуживцев, тут же нажал на газ, срываясь с места.