— Никак, перевертыш? — скрипучим голосом обратилась к Старшей гномиха.
— Она, — меланхолично ответила Морада.
— И как дор решился? — швея слишком сильно затянула ленту, которой она мерила мою грудь, я поморщилась. Мне не нравилось происходящее и то, что меня обсуждали, будто меня здесь не было. Но это было ценной возможностью услышать местные сплетни, не выдавая своего интереса.
— Дор стал иным после посещения Близнеца, позавчера не стал участвовать в казни пойманных шпионов, — Морада не стесняясь стала поправлять нижние юбки, задрав подол почти до шеи.
— Ох-охоюшки, — протянула швея, закончив измерения, — не к добру это, дор не может позволить себе быть мягким.
И две кумушки ушли, подхватив с собой бумаги, куда гномика писала странные значки, видимо обозначающие мои параметры, и потихоньку тихий разговор удалялся по коридору. Ко мне же не было обращено не единого слова, не единого взгляда, как будто я кукла или предмет обстановки. Меня это не покоробило, я никогда не стремилась быть в центре внимания, но заставило задуматься.
Еду мне приносили три раза в день, раздавался стук и я находила поднос с пищей за дверью. Вполне сытная, но грубая для аристократов, так что, видимо, мне перепадало со стола слуг.
И в этот вечер все так же раздался стук, я быстро спрыгнула с кровати, планируя поймать невидимую служанку, а в итоге чуть не расквасила нос Фиррену. Он еле успел поймать падающий у него из рук поднос, вода в кувшине расплескалась, и тонкой струйкой потекла на пол.
— Аккуратнее, кошка! — раздраженно вскрикнул лакей.
— Ты чего пришёл? — решила я не церемониться.
Мужчина смутился:
— Служанка заболела, я решил сам тебе обед принести.
— И заодно посмотреть на меня снова? — эти искры в мужских глазах я распознавала задолго до того, как они сами осознавали свои желания, — Пакр сказал, что ты тоже перевертыш…
Фиррен вопросительно посмотрел на поднос, который все также держал в руках. Я отошла с прохода и лакей зашёл в комнату и аккуратно поставил еду на низкий столик возле изящной кушетки.
— Если можешь, садись — поговорим, — предложила я вероятному соотечественнику.
Фиррен поколебался:
— Могу, сейчас у меня свободное время.
— Разделишь со мной трапезу? — присаживаясь поближе к еде, спросила я.
Лакей удивлённо ответил:
— Я сыт, но спасибо за доверие.
— Ты о чем? — урчащий желудок мешал думать внятно.
Фиррен присел на краешек кресла напротив:
— Предложение разделить с кем-то еду обозначает желание стать с этим существом ближе, побрататься, если хочешь.
— Снова ваши традиции? — мясо сегодня особенно удалось: мягкое, с пряной подливой, в окружении хрустящих, слегка обжаренных на огне овощей. Я старалась жевать тщательнее, но голод взял своё, а воспитание отошло на второй план.
— И твои тоже, кошка.
— Меня зовут Нима, в нашем мире имя по второй ипостаси могло привести к мгновенной смерти… — даже аппетит пропал от нахлынувших воспоминаний, и я с сожалением отставила запечённый с сыром картофель.
Фиррен подался вперёд:
— Так правду говорят, ты с Близнеца?
— Мы зовём свой мир Светлым.
— А наш?
— Про ваш мало кто знает, но нам он известен как Тёмный Мир, Мир Тёмного Бога.
— Мы называем этот Мир — Наянамен. По имени нашего Бога.
— То есть мы почти угадали, — я улыбнулась, Фиррен оказался очень даже разговорчивым, — а теперь скажи зачем действительно ты пришёл?
Мужчина растерялся, он явно не ожидал, что меня не удовлетворит его объяснение.
— Только правду, Фиррен, я чувствую ложь, у кошек это в крови, — блеф моя вторая натура.
— Кошка, — замялся слуга, — я чувствую в тебе кровь перевертышей, она притягивает меня, это естественно — хотеть защитить свою самку.
— Я не самка, я женщина, — упрямо сказала я, — снова ваши традиции.
— На этот раз инстинкты, — проговорил Фиррен, — я ничего не смогу с этим поделать, самка — перевертыш не должна быть в плену, когда рядом есть самец.
— А дор знает об этом?
— Дору неведомы многие наши обычаи и повадки.
— Какая твоя вторая ипостась?
— Довольно мирная: я оборачиваюсь в медведя.
— Когда это медведь стал мирным животным?
— Если меня не трогать, я никому не причиню вреда.
— А как ты очутился здесь, я слышала идёт война, — я подкинула дров в камин, огонь почти погас, а день выдался сумрачным и зябким.