Лунная походка

Весь день посвящен чтиву, скорей замутнен, так как ничего, окромя головной боли и досады, переходящей в раздраженье, переходящей в унынье, переходящей в отчаянье.

– А, попался, теперь уж ему не уйти…

Умно пишут, подло выходит. Подляна. Нет такого ощущения после и во время «Колымских рассказов», «Матренина двора», всех рассказов Солженицына. Почему?

* * *

Сегодня услышал, как недовольный голос сказал: – Все хотят уснуть и проснуться уже в другой России. Нет, господа, не выйдет!

А я бы взял этого белогорячечника и поставил в битком набитый автобус и чтоб он пошевелиться в нем не мог, пусть ездит с утра до ночи, часов до двенадцати, а утром в шесть опять туда же. Так и быть, разрешается поспать на вокзале, сидя на фанерной лавке, но опять же в тесноте. Из мясных блюд – бульон от пельменей с хлебом. Да болезней разных побольше, чтоб ни стоять, ни сидеть, чтоб ноги в язвах, зубы худые, кашель, грыжа, конъюнктивит, бессонница, страх смерти, страх одиночества, страх голода и работы. Чтоб, доживя до сорока, лишь в Господе Боге утешенье сыскал. Тогда б он, голубчик, другое провякал.

Лев Аннинский привержен историзму. Альбер Камю – индивидуализму. Виктор Шкловский (столетие коего празднует вся страна сегодня, на кухне под столом, занавесившись скатертью) – представитель структурализма. И так далее.

Я не читал Шопенгауэра, да и вряд ли стану читать. Я противник фундаментальных знаний. Достаточно таблицы умножения.

Мне не дает покоя мысль об украденных у меня рукописях. В глубине души я надеялся поднакопить их и издать. А теперь, выходит, нечего, и жизнь кончается, как вино в бутылке. Но зреет виноград в виноградниках. Теперь все только и делают, что воют в надежде быть услышанными. Но ты не будь таким, оставайся человеком разумным, и все свое при себе держи. Ни дом, ни баба, ни бумажки пусть не держат. Наг пришел, наг и уйдешь. И нет причин для воя. Хотя и убожество так называемых «друзей» более чем явно, когда они, невольно повторяясь, заявляют, будто делают открытие: «Нет желания заниматься творчеством, по мне – то, что есть, то и хорошо». Предчувствую речи живорадостных защитников. Эти рады втоптать в говно и намек на творчество. Творчество для них не идет дальше ручки топора. Как будто я умер, всё растащили. Где же оно – особое отношение к рукописям? Я не могу и ты не смей. И куда? В макулатуру! Люби после этого ближнего твоего.

Кажется, конец января. Может быть, уже начало февраля. Жаль, не купил календарь с картинкой наемника благородного вида сквозь грязь и пот тропиков. Купил бы и съел себя за растрату. Да и надоел бы вид этого разухабистого разбойника, занятого поисками насилия. То есть того, от чего хочется в землю зарыться и белый флаг выкинуть. А надо крест как боевое всепобедное знамя. Похоже, я убеждаю себя вступить в чьи-нибудь ряды? Но я опять же не хочу, не хочу ни жить, ни умереть, ни участвовать, ни побеждать. Как особое наслаждение оставляю за собой право на плевок в рожу всякому любопытствующему, а следовательно ищущему подтверждений.

День славный такой, ветреный и погожий, с яркими кусками неба в окна, и ты тут со своим кашлем, со своей грудянкой наподобие кого? Давеча увлекся снег разбрасывать, и вдруг стал кашлять, выпучив глаза. Болезни, слава Богу, нас ограничивают, а то бы в три бубна ударил, всех женщин отведал, всю водку выкушал. А тут сиди и на ладан дыши.

О юность моя, о бешеные темпы, безграничный простор, мечты лунной ночью о любви необычайной, о будущем сладчайшем, упоительнейшем…

Лестница

Они стояли под лестницей, и каждый про себя думал: «Что-то похожее уже было когда-то». Такие лестницы в гимнастическом зале называются шведскими. Воткнутая в землю посреди травы, солидная и крепкая, она внушала доверие, и, глядя на нее, Участник подумал, что восхождение не составит труда, правда, небо – в облаках, идущих довольно низко, так что другой конец лестницы различим лишь смутно… Мужчина с тонкими усиками и крепкой фигурой в спортивном костюме разминался, подпрыгивая и резко разводя руками, он был в черных перчатках, и поскольку производил впечатление, что лазание для него привычное дело, его назвали Пожарником.

Совершенно свободно чувствовала себя рядом с ним молодая женщина со светлыми волосами, спадавшими по плечам волнисто и весело, волосы были прибраны цветной полоской, так называемым «хайратником». Она улыбалась чему-то своему и поправляла красивые волосы рукой с «феньками» на запястье. «За нее я спокоен», – подумал Участник и ободряюще улыбнулся ей, придумывая, как бы ее назвать.

И только пожилая женщина в длинном сером плаще внушала опасения, она смотрела на троих с беспокойством, как бы извиняясь. Как получилось, что она оказалась среди них, к тому же сумку на длинном ремне отказалась оставить: «Нет, она будет со мной».