Лунная радуга

У меня зарябило в глазах, ноги подо мной ослабели, и я вынужден был сесть в кресло. Больше я не слушал Дуговского. Я вспомнил.

* * *

…На песчаной дорожке колыхалась теневая сеть тополиной листвы. Парк наполнен мириадами летающих пушинок. Без устали кружатся, кружатся, сбиваясь в рои и сугробы, срываются с места вдогонку за легким, капризным хозяином-ветром, несутся куда-то, не зная куда и зачем.

Я снимаю пушинку у Лотты с волос и сдуваю в общий хоровод.

– О чем ты думаешь, Лотта?

Помедлив, отвечает:

– О тебе, о себе… О нас с тобой. И еще немножко об отце.

Вздохнула… Она всегда почему-то вздыхает, когда говорит об отце.

– Ты сегодня поссорилась с ним?

Молчит. Значит, поссорилась.

– В институте?

Кивнула. Значит, расскажет.

– Понимаешь, Игорь, у него опять неудача. Как только биоаналог – так неудача…

– Если дело касается биоаналогов…

– Нет, нет, погоди! Я и без тебя знаю, что бионетика топчется в этих вопросах на месте. Но отец предполагает, что только он и Алан Чэйз из Мельбурна близки к решению этой проблемы. Сегодня он предложил мне стать прототипом своей пятой системы.

– Но ты, я вижу, не согласна, – рассеянно заметил я.

Меня удивительно мало волновали проблемы бионетики даже мирового значения. Особенно сегодня, когда пушинки тихо садились на волосы Лотты.

– Да, я отказалась. Они так страшно молчат…

– Кто?

– Биоаналоги. После наложения матрицы прототипа они почему-то замыкаются в себе и отказываются выполнять задания экспериментаторов. Может быть, оттого, что они начинают чувствовать себя живыми? Отец говорит, что это неправда, что искусственный мозг остается просто машиной, но я уже не верю ему… Мне кажется, что сенсолинги – так называет их отец – это совершенное подобие живого мозга. Три года назад с меня сняли матрицу для сенсолинга номер четыре… Сегодня я хотела взглянуть на него, однако отец решительно воспротивился. И я не знаю, чем объяснить…

Я посмеялся над страхами Лотты и закрыл ей рот поцелуем…

– Прием, прием!.. – выкрикнул Дуговский. – «Бездна», почему не отвечаете? «Бездна»… Прием!..

– Конец передачи! – крикнул я и ударил по клавишам.

Подбежал к акварину и с силой смахнул пропитанные глицерином буквы. Едва взглянул поверх пустынного дна, бросился к пульту.

Это было последнее, что я отчетливо помнил на станции…

Микрофон раскачивался перед лицом, как воротник огромной кобры. Быть может, это не он раскачивался – я сам. Раскачивался и кричал. Дрожал от крика, безумствуя горлом:

– Лотта-а-а, верни-и-сь!!! Лотта!!! Лотта-а-а!..

И все нашаривал пальцами регулятор громкости.

– Лотта-а! Лотта-а-а!!! Верни-и-сь!!!

Кажется, плакал.

Болл поволок меня в каюту. На диване я, уткнувшись в подушку, утих. А где-то внутри – раскатами:

«Ло-о-о… Го-го-о!!! Верни-и-сь… Го-го-го!!!»

Вскинулся пружиной, выскочил в салон. И – прямо в люк… Сорвал одежду, растерзал пакет… Давление вминает ребра.

Вода освещена прожекторами. Кружатся, точно хоровод огней. И Манты кружатся – пушинки тополиные… А я, как сорванный кленовый лист, падаю в темные бездны. И вокруг грохочет, не утихая:

«Лотт-а-а-а!!! Верни-и-и-сь!!! Ого-го-о-о!!!»

Будто бы голос Болла слышу. Не будто бы, а реально. Говорит кому-то:

– Ничего страшного, за него я спокоен. Заработался, двое суток не спал.

Ему резко ответили:

– Я врач, и в ваших советах, мистер Болл, совершенно не нуждаюсь. – И кому-то другому, тоном ниже, но повелительно: – Перенести больного в изолятор!

– А я сказал: оставьте здесь! И улетучивайтесь из моей каюты!

Молодчина, Свен! По-товарищески…

Я открыл глаза и, свесив ноги с койки, сел. Значит, он приволок меня в бункер, сделал усыпляющий укол и поднял в мезоскафе… Ну что ж, все как будто бы правильно. А вот и Дуговский… Я поднялся навстречу.

Дуговский обнял меня и, не обращая внимания на присутствующих, потащил из каюты. Где-то крикнули:

– «Роланд» подходит!

Все заторопились на корму.

Люди что-то кричали и махали огромному белому кораблю. А я стоял и не отрывая глаз смотрел себе под ноги. На аккуратно сложенные щупальца и неживые тусклые глаза…

Кто-то сказал:

– Сегодня утром загарпунили. Всплыл под самым бортом. Тонны полторы – не меньше…

Я опустился на колени и погладил холодную, скользкую руку гиганта, защищенного радиацией.

– Это он… – сказал подошедший Болл.

Нас обступили.

– Интересуетесь? – спросил высокий синеглазый человек. – Хороший экземпляр. Препарировать будем.

Болл крепко держал меня за запястье.

Я высвободил руку, поднялся. Сказал синеглазому:

– А мозг постарайтесь не повредить. Передайте его в Санкт-Петербургский институт бионетики, Керому. Это мозг его дочери… Очень любопытная вещь для науки.

Повернулся и пошел прочь.

Вместо эпилога

Отпуск я решил провести в Санкт-Петербурге. Хотелось посетить знакомые и очень памятные мне места. Рисовал в своем воображении, как я, уставший от одиночества, растворяюсь в толпе занятых собственной жизнью людей, ни с кем не заговаривая, не встречаясь, бреду по набережным, мостам и проспектам, перечитывая строки архитектурных поэм огромного и всегда необычного города…