Лунная радуга. Чердак Вселенной. Акванавты

Трудно припомнить, о чем ему думалось на пути к “Денебу”. Открытый вагон монорельса, ветер в лицо. Ни о чем хорошем по крайней мере думаться не могло. Перед глазами мелькали плавно изогнутые и угловатые пересечения пронизанных солнечным светом стеклянных поверхностей, гигантские витражи, зеркальные арки, мелькали деревья, кусты, целые острова тропической зелени, “хрустальные вазы” административных зданий, ячеистые фасады многокорпусных зданий академгородка, аллеи скульптурных ансамблей, крытые чаши бассейнов, многоцветье прозрачных этажей запруженного людьми делового квартала, пузыри стадионов. Пространство обзора вокруг монорельсовой трассы то суживалось до размеров тоннельных стволов, то вдруг распахивалось так широко, что были видны едва ли не все ярусы жилых, промышленных и подсобных уровней мегаполиса, узорная пестрота подвижных лент тротуаров, исполинские свечи надувных и блестящие иглы металлических башен–опор, светлые трубы путепроводов, изящные виадуки, повисшие над кратерами, громоздко–ступенчатые полидуки. А потом замелькали развороченные недра обширнейших стройучастков, котлованы, заполненные отрядами строительных механизмов, карьерные ямы… — верный признак того, что вагон подходил к Гагарину. Очертив дугу поворота, нить монорельса втянулась в тоннель, побежала вдоль темных скалистых откосов и внезапно вынеслась на зеленую линию городского проспекта, плотно сжатого с обеих сторон кристаллами высотных зданий и утонувшими среди них куполами и ангарного типа полуцилиндрами старых построек. Единственное в Гагарине грибообразное, сооружение — отель “Денеб”.

Номер Валентины выглядел необитаемым. Пусто… Но это был ее номер: в воздухе чувствовался запах жасмина. Возле дивана он подобрал помятый и еще влажный от слез платок. Сел и, сжав в кулаке этот пропитанный горем комочек, оцепенело задумался. Стены спальни были густо оклеены пленочно–тонкими, как почтовые марки, полосками дистанционных радиоиндикаторов на жидких кристаллах — неяркая радуга мерцающих цифр. Лиловые — календарь. Розовые — часы, минуты, секунды. Красные — показатели температуры, голубые — давления, синие — влажности… и так далее. Пленочными “радиомарками” обычно оклеивают свои куртки егеря, лесники, геологи, агрономы… словом, люди полевых профессий. Он вспомнил, как во время прошлого отпуска, когда они втроем готовились к поездке на Соловецкие острова, Лилия, к ужасу Валентины, сплошь залепила радиоиндикаторами всю их одежду… Блуждая взглядом по стенам, он был уверен, что здесь невозможно об этом не вспомнить. Задохнувшись, поднялся рывком. Посмотрел на часы. Нетрудно было сообразить, где искать Валентину. До отхода сектейнера на первый вечерний лихтер остается десять минут…

Уступая дорогу, люди шарахались в стороны. Благо в разудалой космодесантской среде эта дикая спешка никого не смущала — навидались тут всякого. Многие узнавали его, вслед неслись приветствия, шутки и возгласы типа: “Ну, дает форсаж альбатрос!” Вероятно, узнали его и на вахте грузоперевалочного сектора, потому что, когда он, едва ли не кубарем скатившись по эскалатору нижнего уровня, с ходу перемахнул контейнерный зал через блестящие перекладины ограждения и помчался вдоль штабелей, никто не сделал попытки его задержать. А пусть бы попробовали… Пригибаясь, чтобы не врезаться головой в манипуляторы энергопогрузчиков, свернул к перрону и, заприметив светосигнал отправления, мигом вскочил на платформу порожняка, вцепился в крепежный бандаж. Успел! Рывок был страшный; бандаж самортизировал, но все равно он почувствовал резкую боль в левой ладони. Абсолютно темный тоннель: оглушительный грохот, вой пронизывающего до костей ледяного ветра, уколы песчинок в лицо, лязг и скрежет, и нечем дышать. Зато быстрее пассажирского пневмотранса. Ударно–резкое торможение — снова острая боль в руке. Свет, перрон, штабеля космодромной грузоперевалки. С трудом разжал окоченевшие пальцы, спрыгнул. Открытый рот и выпученные глаза вахтера. Кабина лифта, эскалаторы вокзальных ярусов, галерея номер тринадцать. Перрон. Полосатый, как зебра, сек–тейнер, оранжевые сигналы минутной готовности к выходу в шлюз — оба люка еще открыты…

У заднего люка налетел на кого–то, встретил внимательный взгляд диспетчера. Диспетчер кивнул и сказал: “Да, она там… Могу задержать выход в шлюз на пятнадцать секунд”. Пятнадцать… Достаточно, чтобы заскочить внутрь сектейнера и увидеть ее расширенные глаза…

Он вынул платок, промокнул окровавленную ладонь. “Спасибо, не надо”. Постоял, провожая взглядом медленно уходящий сектейнер. Круглые створки первых ворот шлюзования распахнулись. За вторыми — космодромное поле… И вдруг — мучительно ясная и нестерпимо жестокая мысль: дурацким своим милосердием минуту назад он убил, поломал, изуродовал все, что связывало его с Валентиной. Вместо того, чтобы крепко взять ее за руку, удержать!..

Круглые створки сомкнулись. Он выпускал ее. Выпускал на равнину Моря Спокойствия…