Лунная танка. Сборник рассказов

Он тревожно взглянул на неё, но она была спокойна и даже перестала дрожать.

– Я не в силах систематизировать, – решив, что ответ менее повредит сейчас ей, чем умалчивание, произнёс он. – Слишком много видов и подвидов вирусов. Вряд ли кто-то был бы в состоянии был определить.

– Они мучались?

– Давай не будем об этом.

– Ты не ответил, – не уступала она.

Он минуту молчал, затем сказал шёпотом:

– Им уже не больно.

Она вздохнула и потянулась, как будто после пробуждения.

– Да, им уже хорошо, – произнесла она сквозь зевоту, и, резко отодвинувшись от него, вдруг ласково улыбнулась и, смеясь, спросила: – А ты что такой грустный, невесёлый?

И, вскочив на ноги, побежала к океану, размахивая руками, подпрыгивая и крича:

– Мы же пришли отдыхать, к морю, а ты грустишь!

Пораженный столь неожиданной переменной, он, как окаменелый, стоя на одном колене, не мог вымолвить ни слова, и только изумлено глядел, как она кружит, танцует и смеётся. Она бегала по кромки океана, и её пронзительный визг, когда ноги окатывала волна, оглашал этот мир. Неописуемым образом, на бегу, она развязала шнуровку на своих ботинках, и они полетели прочь в разные стороны. И только, когда она расстегнула «молнию» своего комбинезона, босая, подойдя к нему, он промычал что-то нечленораздельное, что и сам не понял. Он никак не мог отойти от шока.

– Мы же пришли на пляж. А на пляже не ходят одетыми, – отвечала она. – Извини, что я сегодня без купальника, как-то по-домашнему. Я же не думала, что мы пойдём на пляж.

Удивительно всё-таки умение раздеваться красиво у женщин, подумалось почему-то ему, когда она точно вышла из комбинезона. Особенно колени – одна ножка изящно гладит другую, затем перешагивает край юбки или пояс брюк, и также изящно другая ножка скользит по первой и становится рядышком на носок…. Она была в простом, скромном белом бюстгальтере с небольшим кружевом по краю бретелек и незамысловатым рисунком в виде бесцветного выпуклого орнамента на чашечках. В белых с розовым оттенком трусиках, немного прозрачных, дававших увидеть туманное очертание того, что они должны скрывать. Чуть выцветшая неброская фиалка на бело-розово-туманном завершала эту женскую композицию. Он расхохотался, воодушевлённый её смелостью, и стал стягивать свою спецодежду.

– Чёрт возьми! – прокричал он. – Если бы кто знал, как я ненавижу эту спецовку. Просто-таки до мозга костей, каждой своей клеточкой, каждым ядром клеточки. Эти безвкусные нашивки с эмблемами, эти функциональные карманчики. Господи, как же я соскучился по нормальной одежде, как давно не видел элегантных людей, не в мешковидном, однообразном тряпье, а в платьях и костюмах…

Она хихикала над тем, как он неуклюже возится со своим комбинезоном и так забавно ворчит.

– В платьях? – переспросила она.– А такие заношенные трусики тебя не смущают? – Она кончиком пальца немного оттянула в сторону резинку, от чего в груди мужчины забилось быстрей.

– О! Нисколько. Я не видел элегантнее наряда. – Наконец, покончив с процедурой разоблачения, он скомкал ненавистную спецовку и отбросил подальше от себя.

Она улыбалась. Её волосы развевал ветерок. А бледное, давно не знавшее жарких ультрафиолетовых лучей тело таким по-детски нежным казалось под тропическим солнцем.

– Вот я выгляжу нелепо, это точно, – оправдывая своё смущение, пробурчал он, – в этих чёрных, просторных трусах. Какой-то идиотский контраст!

– Брось ты, что за вздор, – снова захихикала она. – Обычная униформа, утверждённая…

– Вот именно, – согласился он, – униформа.

– А где же пальмы? – оглянулась она.

– Действительно. Тоже ищу, ищу и не нахожу. Видимо, не доложили в комплект.

И они засмеялись и долго смеялись над его шуткой, глядя друг другу прямо в глаза. Она протянула ему руку, предлагая взяться за руки, и они побрели вдоль кромки океана, омывающей их ноги прохладной волной. Какие тонкие и хрупкие пальцы у неё; чудится, сожми их чуточку сильнее…. Он мог бы бесконечно чувствовать в своей ладони ладонь этой женщины. Всё в нём ликовало и трепетало при одной только мысли, что их пальцы переплелись. Он ждал этого всю свою сознательную жизнь, и смерть в эти минуты не казалась ему чем-то горестным и трагичным, а чем-то вроде платы за то, что он идёт навстречу горизонту и боится сжать ладонь чуточку сильнее…

Такой странный этот мир имитации, никогда не мог понять, как после загрузки небольшая комнатка становится таких колоссальных размеров. Они молчали и шли, шли и шли. О чём думал каждый, быть может, ни о чём.

– Знаешь, – произнесла она, – в далёком детстве я уже была здесь.

Он вопросительно посмотрел на неё.

– Да, – продолжала она. – Мы жили вон там, – она указала рукой и пояснила: – в нескольких километрах отсюда. Вот также одиноко было здесь, когда я приходила сюда каждый день до полудня. Тогда у меня не было друзей. Здесь вообще на сотни миль никого не было, кроме учённых. Вон там (чтобы увидеть её необходимо проехать час на джипе) обсерватория, где работал мой отец. Из детей я была одна на всей базе. И в часы скуки я приходила сюда. Сколько мне было тогда? Кажется, не более четырнадцати.