Лунное танго

– Динка, но ведь дай – и готово, полгорода трупов. Я думал, влюбленные девушки добрые, всех прощают. Тем более не на пустом же месте они бухтят. С Нонной ты ведь дружила, верно?

– Нонна – дура! – упрямо повторила Динка, а потом надолго уткнулась в куртку. – Сложно все, Никита… Мы бы с Нонной все равно разошлись. Слишком разные. И не отбивала я тебя, ты же знаешь. Но иногда мне самой так паршиво… А Толик все равно предатель, никогда его не прощу.

Динка посопела, стыдясь свой злости. Откуда в ней столько агрессии? Зачем она срывается на всех? Как бы научиться сдерживаться?

– Ну? Замерзла? Назад пойдем?

– Нет, это я так. А где Джимка?

– В кусты усвистал, поганец, мы же не смотрим. Эй, Джим, ко мне!

Щенок тут же дисциплинированно вернулся (команду «ко мне» Динка вдолбила в его глупую голову одной из первых), потерся в ногах и снова намылился в сторону кустов, где его ждали свои, собачьи радости. Там пахло куда занятней, чем на дороге, там кошки шуршали.

– Пошли, что ли, дойдем до Дома творчества, там спокойней, а тут все-таки дорога, машины, люди.

От перекрестка начинался сквер, где Джимка мог носиться безо всякой опаски. Они забрались в самую глубину, Динка остановилась в фиолетовой глубокой тени возле беседки. Никто не видел их здесь, они спрятались от всего мира.

Она знала, что сейчас будет.

Он ее поцелует.

Когда он поцеловал ее в первый раз, она запредельно боялась сделать что-нибудь не то. Ведь тогда бы он понял… что она еще… того. Верней – не того, ничего не умеет. Это был бы позор навеки. Нет, в Интернете Динка, конечно, начиталась теории, со стороны казалось довольно просто, так что можно было поддакивать девчонкам в классе – как же, плавали, знаем… Но когда он в первый раз к ней наклонился, она чуть не задохнулась от страха и волненья. Как… как это делать, мамочка?

Но Никита только жарко прижал губы к ее губам, а потом долго дышал в волосы, а потом стал водить губами по шее, так что она перестала думать, умеет или нет. Руки сами обняли его за плечи, будто всегда так делали. Ей было горячо, это она помнит. И больше всего при поцелуях, оказывается, мешает нос.

Теперь-то другая напасть: все время тянет с ним целоваться. В школе, в раздевалке, на улице, в подъезде, у него в комнате, в лесу. Они умудрились как-то поцеловаться в магазине, прямо на лестнице, ведущей на довольно людный второй этаж.

И сейчас, вжимаясь в него, растворяясь в нем, она не помнила никаких обид, ничего-ничего, только июньский травяной туман в голове.

Они оторвались друг от друга, тяжело дыша.

Рядом, по улице, ездили машины, люди то и дело заходили в супермаркет, останавливались с пакетами на крыльце, хлопала дверь. А у них в темноте мерцал снег, мерцали глаза, мерцали звезды, которые стали видны, стоило только уйти от фонарей и фар.

– А… где Джим? – Динка ухватилась за вопрос, как за спасательный круг. А иначе – все, потоп, цунами, и все утонет в темном мерцании.

– Джим! – позвал Никита.

Но никто не выскочил с готовностью ему навстречу.

– Джимка! Ну-ка, ко мне!

Щенок не отзывался. Совсем.

Через минуту они уже метались по улице, звали его, хватали за руки прохожих с лихорадочным: «Вы не видели?!», заглядывали во все придорожные кусты.

Джимка пропал.

* * *

Конечно, они целовались. Нонна подставляла губы, прижималась к Стасу, будто на качелях вниз летела – у-ух! А Стас целовался жарко, долго, без дурацкой торопливости.

Уверенно целовался. Они спрятались под треугольной крышей, на деревянном высоком крыльце барака, неподалеку от кафе. Сюда углом выходил сквер, совсем рядом был супермаркет, на крыльце которого постоянно толпился народ. Нонна слышала обрывки разговоров и тихонько смеялась – до того здорово целоваться чуть ли не у всех на виду, и одновременно – в укрытии. Тут была темнота, настоянная, густая, будто старая заварка. Только окно над головой отсвечивало потусторонней синевой – там работал телевизор, а вход в подъезд казался залитой чернилами прямоугольной прорубью.

Нонна каждые пять минут прерывалась, чтобы отдышаться, со смешком уклонялась от Стаса, который неудержимо, как вампир, тянулся к ее губам, зажимала ему рот (чтоб не жадничал) – и поглядывала на улицу, на прохожих. Там наверняка ходили и ее знакомые, и знакомые ее родителей. Они – там, а она – тут. И кажется все, проходя мимо, косятся на подъезд. И прислушиваются к шороху курток, к едва слышному хихиканью, к глубоким вздохам и горячему шепоту. И ничего не могут понять, дурачье!

Она увидела Джимку, когда тот выбежал на дорогу, и поначалу не узнала – ну щенок и щенок. Но тот уселся почесаться под фонарем – и она, всмотревшись, окликнула:

– Джимка?

Он подскочил, завертелся, прислушиваясь.

– Точно, Джим… Джимка, сюда!

Щенок рванул на голос, а уже на тропинке почуял ее запах. Радостно тявкнул и бросился к ней напрямик, проламывая наст. В его мире все было просто: увидел обожаемого двуногого – радуйся! То есть – ломись со всех ног. И постарайся лизнуть в недоступную морду.

– Джимка, Джимка, ну ты чего, совсем озверел, балда!