Лунные пряхи. Гончие псы Гавриила

– Все в порядке. – Он произнес это с закрытыми глазами, все еще повернувшись к стене. – Не беспокойтесь. У меня просто приступ лихорадки… скоро все пройдет. Держитесь от этого подальше, вот и все. Ламбис никак не должен был… ну ладно, ничего. Но обо мне не беспокойтесь. Отправляйтесь к себе в гостиницу и, пожалуйста, забудьте об этом. – Он обернулся, превозмогая боль, и пристально взглянул на меня против света. – Ради вашего блага, уверяю вас… – Его здоровая рука шевельнулась, и я протянула свою навстречу. Его пальцы сомкнулись на моих: ладонь на ощупь была сухой, горячей и какой-то удивительно безжизненной. – Но если вы кого-то встретите по пути вниз… или в деревне, кто…

Ламбис грубо вмешался на греческом:

– Она же говорит, что еще не была в деревне; она никого и не видела. Что толку просить? Пусть идет, и молись, чтобы она молчала. Женщины как сороки. И ничего ей больше не говори.

Англичанин, казалось, не слышал его. Я подумала, что слова на греческом не дошли. Он не сводил с меня глаз, рот его приоткрылся, он дышал так, будто совсем утратил над собой контроль. Но горячие пальцы держались за мои.

– Они, может быть, пошли к деревне, – быстро пробормотал он на английском, – и если вы идете туда…

– Марк! – Ламбис шагнул вперед, оттесняя меня в сторону. – Ты в своем уме? Придержи язык и скажи ей, чтобы уходила! Тебе нужно поспать. – И добавил по-гречески: – Я пойду искать его сам. Как только смогу. Обещаю тебе. Он, наверное, вернулся к каику. Ты напрасно себя терзаешь. – А потом мне сердито: – Вы что не видите, что ему плохо?

– Ладно, – сказала я. – Только нечего на меня так кричать. Не я его убиваю. – Я заботливо накрыла его обмякшую теперь руку курткой, встала и посмотрела греку в лицо. – Я вам сказала, что не задаю никаких вопросов, но я не собираюсь уходить отсюда, оставив его в таком состоянии. Когда это произошло?

– Позавчера, – недовольно пробурчал грек.

– Он провел здесь две ночи? – спросила я, ужаснувшись.

– Не здесь. Первую ночь он был под открытым небом, на горе. – И, не давая мне сказать ни слова, добавил: –…До того, как я его нашел и принес сюда.

– Понятно. А вы не пытались обратиться за помощью? Да… непохоже… понимаю, что вы в некотором затруднении. Я буду молчать, обещаю. Вы думаете, мне хочется вмешиваться в какие-то темные дела, которыми вы занимаетесь?

– Ористе?[5]

– В каком бы вы затруднении ни были, – нетерпеливо продолжала я, – ко мне это не имеет никакого отношения. Но я повторяю вам, что не намерена уходить и оставлять его в таком состоянии. Если вы ничем не поможете ему… как его зовут? Марк?

– Да.

– Если сейчас, здесь, не помочь вашему Марку, он умрет – вот тогда вам действительно будет о чем беспокоиться. У вас есть еда?

– Кое-что есть. Хлеб и немного сыра…

– Ну и грязища тут у вас!

На земле у постели стояла пластиковая кружка. В ней было вино, на краю сидели мухи. Я взяла ее.

– Идите и помойте кружку. Принесите мою кофту и сумку. Они там, где я их уронила, когда вы прыгнули на меня со своим ужасным ножом. Там есть еда. Конечно, не совсем подходящая для больного, но ее много, и она свежая. Ой, подождите минутку, смотрите, вон там что-то вроде котла, – наверное, пастухи пользуются им. Если вы наполните его, я могу набрать сучьев и мы разведем огонь…

– Нет! – в один голос воскликнули оба, при этом Марк широко раскрыл глаза, и, несмотря на всю его слабость, брошенный им на Ламбиса взгляд сверкнул, как электрическая искра между двумя полюсами.

Я молча смотрела то на одного, то на другого.

– Настолько все скверно? – спросила я наконец. – Тогда что же вы мне морочите голову? Камнепад! Какая чушь! – Я повернулась к Ламбису. – Так что же это было, нож?

– Пуля, – произнес он не без определенного удовольствия.

– Пуля?

– Да.

– Ого!

– Вот видите, – угрюмость Ламбиса сменилась свойственным человеку удовлетворением, – вам совершенно ни к чему лезть в это дело. И когда вы уйдете, никому ничего не говорите. Это опасно, очень опасно. Там, где одна пуля, может быть и вторая. И если вы хоть словом обмолвитесь о нас в деревне, я сам вас убью.

– Ну ладно, – нетерпеливо ответила я, почти не слушая его: выражение лица Марка страшно пугало меня. – Но сначала принесите мою сумку, вы слышите? И вот, помойте как следует это.

Я сунула ему кружку, и он взял ее, словно во сне.

– И быстро! – добавила я.

Он переводил взгляд с меня на кружку, на Марка, снова на кружку и наконец вышел из хижины, не проронив ни слова.

– Нашла коса на камень, – тихо произнес Марк в своем углу, на его измученном, искаженном болью лице появилась слабая улыбка. – А вы ничего девушка, а? Как вас зовут?

– Никола Феррис. Я думала, вам снова стало хуже.

– Нет. Я довольно вынослив, не стоит обо мне беспокоиться. У вас действительно есть еда?

– Да. Кажется, пуля вышла? Потому что, если нет…

– Вышла, кость не задета. И рана чистая. Это точно.

– Если вы уверены… – произнесла я с сомнением. – Впрочем, не знаю я ничего об этих проклятых пулевых ранениях, и, раз уж у вас нет горячей воды, придется поверить вам на слово. Но у вас температура, это любому дураку ясно.