Лунный алхимик

Сам алхимик, разумеется, знал, что происходит на Земле, и мог бы узнать еще больше, если бы захотел. Но тамошняя жизнь его не касалась. Однако он довольно ревниво относился к тому, что слишком многие лунные названия, придуманные землянами, не совпадали с его названиями, а часто сама их стилистика не соответствовала Духу Луны, — и это раздражало алхимика едва ли не больше, чем сам факт несовпадения. Тем более, что со временем эти двойные несовпадения становились все многочисленнее. Похоже, даже относительное согласие с Луной, которое господствовало на Земле раньше, подходило или уже подошло к концу.

Казалось бы, какое было дело алхимику до того, что делают далекие и совершенно безразличные ему существа? Видимо, он слишком трепетно относился к своей единственной любви и не терпел чужого, даже мысленного посягательства на нее. Однако до поры до времени все это заботило его не слишком. Небольшое, временами возникающее желчное чувство — слишком ничтожный повод для беспокойства.

Но с недавних пор беспокойство алхимика усилилось, и на то были куда более весомые причины. С Земли стали прилетать всякие уродливые приспособления, в том числе с самими землянами. Это уже решительно не понравилось алхимику. Мало того, что после этих существ оставалось немало барахла, но теперь нельзя было исключать возможности, что и сами эти существа обоснуются здесь.

И что тогда? Алхимик уже достаточно изучил эту земную породу. Они привезут с собой всю свою земную пакость. Осквернят Луну своими бесконечными разборками, идиотскими развлечениями, загромоздят ее своими неуклюжими поделками, мерзкими отходами своей жизнедеятельности, изуродуют до неузнаваемости рельеф Луны.

Этого не должно случиться. И этого не будет. Этим земляным нарциссам пора указать свое место.

Ярость алхимика была сосредоточенной и спокойной. Она не стоила ему ровно ничего.

Рад был тебя видеть, мой дорогой гость, мой старый алхимик! Ляг-ка лучше, поспи. Твое дело безнадежно. Расслабься и наслаждайся.

Но алхимик, к моему изумлению, ответил:

— Это у таких, как ты, все всегда безнадежно. А я уж найду способ вас остановить. Я живу вне надежды. Это ваше, земное понятие. А я просто действую.

— И что это за способ?

— А ты не поймешь. Ты не алхимик. Алхимик — я. Так что жалей самого себя или кого там.

— Понял, не буду жалеть. Но как ты остановишь «нас»?

— Элементарно. Вы что там о себе возомнили?

— Хорошо, а можно тебя спросить…

В ответ алхимик что-то буркнул и только. И связь прервалась. Я попытался до него добраться:

— Эй, алхимик! Алхимичек! Ауу!

Звал его некоторое время.

Но алхимик не отвечал. Он спал в кратере.

Мы и моя мать прощаемся на затерянной где-то в глубинах России дороге, в самый разгар континентальной зимы, день кончается, и уже надвигается темнота, мы, должно быть, очень далеко от ближайшего жилья, по обеим сторонам дороги снег уходит в необъятную даль; правда, дали не видно, мы стоим посреди снежного бурана, в пока еще различимо белой пелене, и плохо видим даже друг друга, я поспешно, понимая, что шанса уже не будет, что-то говорю и говорю матери, прощаюсь и одновременно клянусь ей в чем-то, она тоже говорит что-то в ответ, и я истово киваю каждому ее слову, хотя из-за бешеного ветра не разбираю ни единого, мы оба одеты во что-то нищенское, как на послевоенных фотографиях. Там я ее и оставил. И с тех пор не видел.