Лунный алхимик

В общем, мы разговорились. Она и про себя кое-что поведала, теперь уже в основном я задавал вопросы. Но ничего особенного я про нее не узнал. Дети, бывший муж, работа… В общем, дребедень. Такая же, как у меня, как у всех. Дело было не в житейских обстоятельствах, дело было в ней самой. В ней чувствовалась какая-то жадность к жизни, будь то Тарковский или Антониони, походы на байдарке или шашлычок под водочку, Климт или Гауди (натасканная оказалась) — то, что начисто отсутствовало у меня. И меня к ней тянуло. Я заряжался от нее, как от батареи. Мы говорили и говорили, нас обоих несло, как потоком. Много смеялись — она так самозабвенно ржала, не боясь показаться «неженственной»! Она была благодарным слушателем. И щедрым рассказчиком — куча у нее была всяких-разных историй.

Я был как под мухой.

С чего-то вырулили на тему надежды. Вернее, как: говорили об авторской песне 1960–1970‑х. Мне они нравились: Визбор, Ким, Городницкий. Но я предпочитал Высоцкого, а она — Окуджаву. «Я вновь повстречался с надеждой». Я и ляпнул:

— Хуже надежды нет ничего. Когда ее нет, люди — спокойны, когда есть — они начинают метаться.

— Что-то новенькое.

— Да нет, старенькое. Не я это придумал.

Она помолчала. Потом сказала:

— А ты действительно колоритный персонаж.

— А то!

Заговорили о счастье.

— Счастье — в спокойствии духа, — важно изрек я.

Я не стал говорить, чьи это слова, а она не спросила. Я продолжил:

— Да хоть на сайт наш взгляни. Чуть ли не у всех там: «душевное равновесие». Всегда люди это понимали.

— А твой дух спокоен?

— Нет.

— И почему?

— Не знаю. Какие-то химеры не отпускают. Надоели до чертиков, но не отпускают. «Надежда» не убита.

Она спросила меня, во что я верю.

— Я верю, что только то, что мы видим, то и есть. А остального, соответственно, нет. Это если коротко, не вдаваясь.

Она, похоже, удивилась. Не сказанному, а той простоте, с которой сказанное было сказано. Она стала что-то говорить в ответ, но я не слушал.

Короче, я позвал ее к себе.

— А не опасно? — уже с хорошо знакомым смешочком.

— Опасно бумаги подписывать. Все остальное — не опасно.

НОЧЬ

…Я уже на ней (ну и кожа у нее — на год младше меня!), все хорошо, как вдруг почувствовал… Э-э-э, вы че!

Ни туда ни сюда. Вернее, сюда-то как раз можно, туда — нельзя. Ясно. Кина не будет. Только начал, твою мать! «Got in and got soft».

Я сел на кровати. Глянул на это обвисшее позорище…

— Да что за гадство! — заговорил чей-то голос, вроде бы, мой, — ведь стоит же он! По утрам так стоит, когда не надо. А когда надо… Сука!

Поймал себя на том, что оправдываюсь самым жалким образом, и заткнулся. Она тоже молчала. Я боялся на нее смотреть.

…Однако пауза затягивалась, делаясь все более и более невыносимой…

— Может, я подуспокоюсь, и мы еще… — начал было ныть я, нимало не веря, что будет какое-то «еще», но она вдруг сказала:

— Иди ко мне.

Ась?

— Ну давай, иди, иди… — эти слова прозвучали уже тише, сходили на шепот…

……………………………………

Всегда можно что-нибудь придумать. Опытная она оказалась, не то что я, лось сохатый.

— Может, останешься?

Но она лишь рассеянно, но твердо покивала в смысле «нет», вглядываясь в телефон, вызывая такси.

Между тем ночь продолжалась. Ничто не могло ее отменить.

Дверь за ней захлопнулась. И, как ни странно, я испытал облегчение. Я остался один. Не было сейчас человека, который был бы более один на всей нашей сваренной в мешочек планете. И я был рад этому. Все как всегда. Уже много лет.

Ведь ночь, тем не менее, продолжалась. И еще долго меня не побеспокоит день. Никого рядом нет… Хорошо…

Я много лет жил без травы, той, по которой ходят. Я гонялся и гонялся за ней, ездил на окраины, где ее полно, но так и не смог увидеть ее. Я вырывал ее из земли, вместе с землей мял в ладони, вглядывался в нее и вглядывался, подносил к лицу, нюхал, приговаривая: «Смотри, гад! Вот же она!» Но все без толку. Я ее не видел, не чувствовал.

Но в красном, кирпичном Йорке, не в центре, а в поселковых его предместьях, я вышел на сельскую земляную дорогу, по обеим сторонам которой росла такая же самая трава. И я увидел ее. Зацепившийся за что-то крюк в душе внезапно отцепился. Я присел на корточки и смотрел на нее. Я ее вижу. Меня аж повело, хотелось даже так и сесть на задницу, да жалко было новых штанов. Но это ничего. Я смотрел и смотрел. Вот ты наконец: столько лет пряталась и нашлась черт-те где.

Я встал, насмотревшись. Простенькая дорога уходила вдаль, в неведомую английскую жизнь. Хотелось идти по ней и идти, и больше не возвращаться…

Это далеко не первая моя дорога. Хватало в моей жизни дорог, по которым хотелось идти и идти, и неважно, куда она приведет. Но я возвращался, потому что того требовали обстоятельства. И так и не набрался смелости, чтобы уйти, и не вернуться. Наплевав на «обстоятельства».

Мысли о траве перетекли к мыслям о луне. Что-то я ее тоже давно не видел. Плохо смотрел? Наверное. Как же я так?

…Я вспомнил выражение «to cry for the moon» — «желать невозможного».

А еще песенку из популярного фильма: