Лунный алхимик

Я прошел через экскурсионный КПП, возглавляемый крупной надписью «КРЕПОСТЬ ОРЕШЕК», и направился туда, ради чего сюда приехал, почти не обращая внимания на то, что вокруг.

Это было здание, где сидели они. Не Тауэр. Скорее, какая-то архаичная горбольница.

Долго проторчал перед камерой Веры Фигнер.

«Самым страшным орудием пытки в тюрьме является тишина. Да! тишина господствует в тюрьме… Тюремное начальство требует этой тишины „для порядка“… Тюрьма должна быть мертва, мертва, как могила, мертва день и ночь. Единственный неизбежный шум, поражающий слух, — это стук отпираемых и запираемых тяжеловесных дверей из дуба, окованных железом, да форточек, сделанных в двери для передачи пищи. Гулко раздается этот грохот, напоминающий, что ты не один в этом здании… В остальное время — ни шороха, ни звука… Вечная тишина! Бесконечно длинная. Бесконечно мертвая».

Перед Морозовым постоял. Вглядывался в него. 29 лет, в совокупности. В другие камеры заглянул. Параши почему-то нет, нигде. Строем их, что ли, водили?

«О поведении и занятиях арестантов Шлиссельбургской тюрьмы и о посещении их священниками для религиозных бесед. В период с 1-го мая по 1-ое Сентября 1890 годов».

Характера неспокойного пусто

Вел себя очень хорошо Фроленко

Одержим психическим расстройством умственных

способностей, стал более дерзок Щедрин

Вел себя хорошо Морозов

Вела себя неспокойно и дерзко Фигнер

Характера удовлетворительного не разобрал

Вел себя хорошо Поливанов

Характера неспокойного и дерзкого Юрковский

Учебники не врали. Так все и было. И было здесь, где я стою.

«Список каторжным государственным преступникам, содержавшимся в С-Петербургской крепости, сданным 2-го и 4-го Августа в распоряжение командира С-Петербургского Жандармского дивизиона, полковника [не разобрал]».

4 Августа 1884

Кто именно.

Алексеевского равелина

Фамилии, большую часть которых я не знаю.

Трубецкого бастиона

То же самое.

Довольно с меня. Я вышел на воздух.

Они знали, за что сидят. А мне не за что сидеть.

За пределами крепости выход на Ладогу, хочется заглянуть туда, свесить голову за подоконник, где настоящая, открытая Ладога, но мы были стиснуты двумя полосами суши, особенно справа. Я вглядывался в ту, правую, далекую и недоступную полосу, дикую и лесистую, длящуюся и длящуюся, где тянуло затеряться и спрятаться.

А передо мной — волны. Небольшие, частые, они кажутся неспокойными и даже необузданными, дошедшие до нашего одомашенного мира из какого-то совсем другого и ничего о нас не знающие. Как будто приросшие к воде чайки; от них исходит ощущение абсолютной неподвижности, они не замечают, что болтаются на волнах. На левом берегу — легкая завеса из топольков или как их там и обычные домики за ними. Мирная жизнь.

Я смотрел на волны. Смотрел, смотрел, смотрел. Постепенно мне начали мерещиться тропинки среди волн, небольшие гладкие поляны, какая-то сложная, непонятно устроенная жизнь, и я уже не понимал, куда и откуда идут волны, казавшиеся сначала синими, а потом — скорее асфальтовыми, только это уже были не волны, а сплошная гладь, с кое-где темными, а кое-где светлыми участками.

Я — на границе двух миров.

Очумевший, я отвернулся и пошел туда, откуда пришел.

А потом катерок понес нас неумолимо назад.

Думал побродить по самому городку, но после Фигнер и Ладоги как-то расхотелось.

А вообще — зря я пошел в этот Орешек. Не надо мне было этого видеть. Настроение стало еще мерзопакостнее. Уж лучше бы любовался окрестностями. Да и окрестности не сильно помогли, хотя отчасти да — про нее я больше не думал. По-настоящему рассчитывать можно было только на ночь. Как и всегда.

НОЧЬ

На Луне небо всегда черно, и миллиарды ярких немигающих звезд горят и длинными днями, и длинными ночами. Среди них и слепящее круглое Солнце без лучей.

День и ночь сменяют друг друга мгновенно, без утр и вечеров; и, одновременно и без предупреждения, Луну бросает то в стопятидесятиградусный жар, то в такой же холод.

Там горизонт всегда близок, да и все кажется близким, и невозможно понять, на каком расстоянии что-либо от тебя.

Тени там глубоки и черны.

Когда-то рожденная в огне Луна сотрясалась от собственных извержений и внешних метеоритных бомбардировок. Теперь там давно тихо. Только бесконечная застывшая лава напоминает о былых боях. Хотя и сейчас Луну иногда потряхивает.