Лунный камень Сатапура

— Надо же, какая красота! — воскликнула Первин. — А вам не жалко с ним расставаться?

— Для меня он ничего не значит, — заверила ее Вандана. — Я его купила в Париже, но камень наверняка индийский. Лунный камень считается полудрагоценным, но у этого особый приглушенно-молочный оттенок, что делает его уникальным.

— Да, прекрасная вещь. — Первин глубоко вздохнула. — Я должна вам как-то за него заплатить. И за перчатки тоже.

С собой у нее денег не было, а просить дополнительные средства у Колина казалось неловко.

Вандана закурила очередную сигарету, затянулась и только потом ответила:

— Не говорите глупостей. Правительство никогда не одобрит таких расходов.

— Но для подарка это слишком дорого…

Вандана остановила ее движением руки.

— Зато члены правящей семьи это оценят. Закончим на этом разговор — все это оплачено давным-давно, так что деньги меня совсем не волнуют.

— Мне очень неудобно перед вами, — созналась Первин. — Для меня как юриста это совершенно непривычный подход.

— Берите, — распорядилась Вандана. — Взамен я прошу одного: пообещайте, что в ближайшее время снова приедете в Сатапур и погостите у меня несколько дней. Женщин здесь нет, мне одиноко.

— С превеликим удовольствием! — искренне ответила Первин.

Еще минут двадцать приятной беседы — и Первин отправилась обратно в гостевой дом на запряженной лошадью тонге; управлял ею кучер Ванданы. Он с многочисленными извинениями остановился в том месте, где заканчивалась дорожка и начинался подъем, ведущий к гостевому дому. Первин слезла и последние десять минут шла пешком.

Она сразу заметила восьмерых мужчин, сидевших рядом с верандой вокруг грубо сколоченного бамбукового паланкина: два шеста, а между ними квадратный короб метра в полтора. С одной стороны в тканой стене короба имелось отверстие, обеспечивавшее приток воздуха, однако отверстие перекрывали грязноватые бежевые занавески. Первин ожидала увидеть дюжих мужчин, но носильщики оказались довольно тщедушными. Судя по шрамам на ногах, за спиной у них лежало уже много тяжелых дорог.

Первин быстренько подсчитала. Сама она весит под шестьдесят килограммов. Еще килограммов семь — ее саквояж. Носильщиков восемь, но ей уже сказали, что нести будут четверо и регулярно сменяться. Тяжкий это и неблагодарный труд — подниматься по узким тропам и крутым склонам горного хребта.

Вчера она целый день дожидалась этого момента, а теперь ей совсем не хотелось лезть в паланкин. Но жаловаться сейчас точно было не к месту.

10. В сатапурской глуши

Первин собрала и заперла свой саквояж еще с утра, и на то, чтобы выбраться на веранду со всеми пожитками, много времени у нее не ушло. Колин ждал ее там, одетый в уже привычные льняную рубаху, хлопковые брюки и высокие сапоги. Практичная униформа, в которой он больше походил на естествоиспытателя, чем на бюрократа.

— Утреннее солнце куда-то удрало, — сообщил он, глядя на затянутые туманом склоны. — Надеюсь, что вернется.

— Главное, чтобы дождя не было. Я знаю, что пути туда как минимум три часа. — Мало ей всех треволнений этого утра, так еще и погода решила испортиться. Первин хотела рассказать Колину о вторжении в ее комнату, но не знала, как к этому подобраться, чтобы не осталось впечатления, что она обвиняет слуг в краже.

— Три часа — это в хорошую погоду. Если пойдет дождь, придется идти более длинным маршрутом, огибая водопад. — Колин сочувственно посмотрел на нее. — Вижу сомнения у вас на лице. Надеюсь, это не из-за рассказов Язада о бандитах и террористах.

— Нет. Просто носильщики уж больно худые. Больше всего меня тревожит, что они не выдержат моего веса и веса моего багажа.

Колин рассмеялся.

— Вы весите меньше, чем я. И я убежден, что через несколько дней вы вернетесь и расскажете мне, какие замечательные снимки сделали в лесу.

Куда там — без фотоаппарата.

— Я по вам буду скучать, — продолжил Колин. — Не пока вы во дворце, а когда уедете отсюда в Бомбей.

Первин осмысляла его слова, гадая по ходу дела, не заставила ли его эта приязнь порыться в ее вещах. Вдруг это он забрал фотоаппарат? Мысль ужасная, но разговора не избежишь. Тщательно подбирая слова, она сказала:

— Мне очень понравились и еда, и атмосфера в гостевом доме. Но не могу не упомянуть, что случилась одна неприятность.

— Я вас понимаю. Какая именно? — Он больше не улыбался.

— Между вчерашним вечером и пятью утра кто-то вытащил у меня из саквояжа фотоаппарат.

Брови Колина взметнулись вверх.

— Вы уверены? Вы не могли его где-то оставить?

— Я совершенно уверена, что положила его в саквояж.

Колин, посерьезнев, произнес:

— Я должен поговорить с Рамой.

— Только, пожалуйста, не обвиняйте его! — добавила она поспешно. — Вряд ли это его рук дело.

Колин кивнул:

— Я и не собирался. Он со мной уже больше года, я доверяю ему свою жизнь. Но он должен про это знать, чтобы начать собственное расследование.

Первин посмотрела на ряд запертых дверей на веранде и, понизив голос, произнесла:

— Еще здесь был мистер Эймс.

Колин нахмурился.

— Он ночевал здесь неоднократно, и никогда ничего не пропадало.