Лунный ветер (СИ)

   Тихие шаги – и тьма перед закрытыми веками сделалась совсем тёмной. Сжавшись в комок, я слушала, как эти же шаги приближаются к постели, и чувствовала, как на неё опускается чужая тяжесть. Вот одеяло натягивается, и тяжесть оказывается рядом. Пока – не касаясь, но заставив меня дрожать. Кажется, мне положено выпрямиться и лечь на спину… я пытаюсь, но ноги и руки отказываются подчиняться,и я так и остаюсь лежать на боку. Жмурясь, прижав ко рту сжатые кулаки, ожидая прикосновения, словно удара; но его всё нет и нет, и вместо прикосновений я чувствую лишь пристальный взгляд на своём лице.

   А следом с меня рывком сдёргивают одеяло, заставив вздрогнуть – и я слышу глухое:

   – Одевайся. И уходи.

   Это заставляет меня открыть глаза. Когда они привыкают к темноте, увидеть, что Том сидит в постели: в рубашке, которую он не стал расстёгивать,и кальсонах.

   В неверном лунном свете трудно рассмотреть выражение его лица, – но даже так, даже сквозь маску бесстраcтия, которую он попытался нацепить, я снова читаю на нём отчаяние.

   Том ведь не Гэбриэл, чтобы действительно уметь носить подобные маски.

   – Что?..

   – Ты правда думаешь, будто я cмогу сделать то, что должен сделать, зная, что так тебе противен?

   Это заставляет мне тоже сесть. А мой страx – смениться озадаченностью.

   Миссис Ригби,та бедная словоохотливая вдова, что-то говорила о том, будто иногда у мужчин не получается сделать то, что нужно для рождения детей. Если они стары, пьяны или не желают женщину, с котoрой ложатся в постėль. Или прoсто не в настроении. Гм…

   Щурясь, я вглядываюсь в лицо Тома. Когда глаза окончательно смиряются с тьмой, одну за другой разбираю эмоции на его лице, будто снимая луковую шелуху.

   Чтобы за неубедительным бесстрастием и вполне убедительным отчаянием различить тот же голод, что тогда, в саду, когда он меня поцеловал.

   – Но ты же… хочешь этого, – неуверенно, шёпотом говорю я.

   – Хочу. И от этого чувствую себя ещё большим подлецом. Учитывая, что ты сейчас похожа на ребёнка, который прячется под одеялом от Чёрной Аннис*.

   (*прим.: персонаж английского фольклора, чудовище в виде одноглазой карги, обитавшее в пещере под корнями старого дуба и пожиравшее маленьких детей)

   – А если хочешь, в чём дело?

   Пару мгновений Том смотрит на меня. Затем смеётся: коротко, неловко, бесконечно горько.

   – Боги, я о моральной стороне. С физической у меня всё в порядке, можешь не беспокоиться.

   Удивительно, но это вновь заставляет меня злиться,и злость окончательно вымещает страх.

   – Ты всерьёз считаешь, что в данной ситуации мы можем позволить себе роскошь думать о моральной стороне? – уже во весь голос сердито уточняю я. – Я принесла у алтаря ложные клятвы. Я легла в постель с мужчиной, которого не люблю, будучи влюблённой в другого. И если я как-то примирилась со всем этим, ты тем более примиришься.

   – А ты действительно примирилась?

   Я молчу. Не ответив, снова ложусь: на сей раз – на спину, во весь рост, вытянув руки вдоль тела и больше не пытаясь укрыться.

   – Делай то, зачем мы здесь, – в мой голос пробивается та бесконечная усталость, что овладевает всем моим существом. – И ты мне не противен, можешь не волноваться.

   – Неужели?

   – Меня не тошнит от твоего присутствия рядом со мной, если ты об этом. Было бы странно, если б я двенадцать лет дружила с тем, чьё общество или прикосновение вызывает у меня тошноту. – Я закрываю глаза. – Приступай.

   Какое-то время он не шевелится и ничего не говорит. Затем придвигается ближе, и я наконец чувствую его руку на своём плече, обнажённом сорочкой. Том зачем-то снова поворачивает меня набок – я позволяю ему это, чувствуя себя тряпичной куклой – и, прижав к себе, обнимает.

   Крепко, словно успокаивая после кошмара.

   Когда мы были маленькими, он обнимал меня точно так же. В те редкие моменты, когда мне становилось страшно. Иногда лорд Чейнз милостиво позволял Тому ночевать в Грейфилде, и тогда мы, начитавшись всяких жутких историй, отправлялись на чердақ искать боуги или гадать на лунных бликах в пруду. Для этого требовалось задать вопрос, глядя на лунную дорожку. Если вода останется спокойной – ответ «нет», если пойдёт рябью – «да»…

   От воcпоминаний о детстве и спокойных объятий Тома мне перестаёт быть холодно. Мне тепло и сонно,и на несколько мгновений я даже забываю, зачем мы здесь; кажется, сейчас мы просто возьмём да и уснём так в обнимку… но в этот миг чужие губы касаются моего лица. Сңачала робко, потом, не встречая сопротивления – увереннее, от волос и лба спускаясь ниже.

   Когда чужая ладонь скользит по телу, мне действительно не противно. И не приятно. Скорее грустно: от того, что я разом перестаю чувствовать и тепло, и что-либо другое, даже прежний холод и страх. Внутри всё деревенеет, и я вновь превращаюсь в статую. Забавно… казалось бы, Гэбриэл делал почти то же самое, а я лежу, закрыв глаза, и всё равно не вижу, кто передо мной. Только это не мешает помнить и понимать, что губы – не те, и пальцы – другие. Дрожащие, нетерпеливые. Их прикосновение не ласкает прохладным шёлком, от них не пахнет полынью и миндалём.