Лунный ветер (СИ)

   – Знала бы, как мне хотелось просто убить их обоих, – проговорил Гэбриэл едва слышно, словно не замечая того, как доверчиво я льну к нему. – И мальчика, и его отца. Особенно на той треклятой свадьбе, когда я увидел самодовольное лицо нашего дражайшего графа. А стоило мне представить тебя… не знаю, мысль о чём вызывала во мне больше бешенства. О том, что с тобой сделают после постели,или о том, что сделают в ней. – Лишь глубокая складка между бровей, прорезавшая его бесстрастное бледное лицо, выдавала, что он чувствует: даже теперь. – Это было невыносимо, понимать, что я своими руками отдаю тебя другому. Что обрекаю тебе страдать от этого. Но я просто позволил всему идти по плану… как и положено хорошему Инквизитору, – его губы снова скривила усмешка. – Не дозволяя страстям помрачить разум.

   – И поступил так, как должно. Как подобает мужчине, разумному и здравомыслящему, а не глупому порывистому мальчику. – Чуть отстранившись, кончиками пальцев я провела по его щеке, вынудив Гэбриэла повернуть голову. – Увезти меня, говоришь? Поставить мою жизнь над жизнями всех других людей? И чем бы тогда ты отличался от лорда Чейнза, который поставил жизнь любимого сына выше всех остальных, включая мою? Думаешь, я простила бы себе и тебе, что мы җивём, потому что умирают другие? А убить Тома – ещё лучше. – Я даже содрогнулась при этой мысли. – Мне не принесло бы счастья ни твоё тюремное заключение, ни осознание, что отныне твои руки запятнаны кровью моего друга, если бы тебе удалоcь этого заключения избежать. И это точно стало бы вещью, которой я никогда не смогла бы тебе простить. Даже понимая, что ты поступил верно.

   Он смотрел на меня. Пристальнее, чем когда-либо. Под этим взглядом моя рука сама собой робко опустилась, с его щеки скользнув на его плечо… но когда Гэбриэл заговорил, голос его прозвучал мягче пуха.

   – Неужели ты правда думала, что я презираю тебя за то, что допустил сам? За доброту и самоотверженность?

   – Я сделала ровно то же, чего теперь ты не можешь простить себе. Рискнула твоим сердцем, не сказав тебе, почему. Может, и жизнью. – Одно воспоминание об этом заставило меня почувствовать себя неуютно. – Человек легко может стать мёртвым, даже если сердце его продолжит биться. И мёртвая душа куда хуже мёртвого тела.

   – Брось, Ребекка, – поморщился он. – Это несопоставимо.

   – На мой взгляд – очень даже. Если ты так легко простил то, что я считаю своим преступлением,то почему не верил, что я простила тебя?

   – По очень простой причине, – улыбка Гэбриэла была горче полыни, запах которой – его запах – сейчас я ощущала острее, чем когда-либо. – За всю жизнь я не встречал женщины, которая простила бы меня после такого.

   – А теперь встретил. Потому мы оба cейчас и здесь, верно? – осмелев, я положила обе ладони ему на плечи. – Я не глупая эгоцентричная особа, кoторая мнит, что весь мир замкнулся на ней. Которая разделяет принцип «tunica pallio proprior est*». Которая не способна понять, что сама по себе жизнь стоит не так уж дорого. Прожить жизнь, оставшись человеком, а не зверем, готовым на всё ради выживания своей скромной персоны и своей маленькой стаи – это ценно. То, ради чего стоило давать нам человеческую душу и человеческий разум. Вовсе не для того, чтобы мы остались теми же зверьми, только обрядившимися в нарядные платья и проводящими жизнь на двух лапах. – Я твёрдо встретила его скептичный взгляд, явно смеющийся над тем, что я решила взять пример с христиан и прочесть ему проповедь. – Я не хотела бы жить в мире, где нет таких людей, как ты. Населённом лишь теми, кто перед лицом опасности хватает самое дорогое и бежит, предоставляя злу торжествовать. Ужасное было бы место.

   (*прим.: афоризм Плавта, римского комедиографа. Дословный перевод с латыни – «туника ближе к телу, чем палий», русский аналог – «своя рубашка ближе к телу»)

   – Такие люди не имеют право на самое доpогое. Чтобы в случае чего жертвовать лишь собой, но не теми, ради кого они сами без раздумий положили бы жизнь.