Луноход-1

Отчего-то все, что я делал, выделялось особенно. Уже тогда проявлялся мой основной талант – сцена. Стоило пошутить кому-то, никто не замечал, но если я повторял шутку, сразу же становился объектом внимания. Положительных сторон в детском саду от этого не было. Можно было стать козлом отпущения. Например, один раз на сончасе парнишка завернулся в простыню, как младенец, и сказал:

– Я куколка.

Мне так понравилась шутка, что я ее повторил значительно тише:

– И я куколка.

Тут же услышал мощный голос Ольги Борисовны:

– Кто там куколка? Женя Алёхин? Спать в углу собираешься?

Каким-то образом она среагировала именно на мой голос, на повторение, а не на саму шутку. Когда в соседней с ней спальной комнате двадцать перешептывающихся детишек, некоторые даже перелезают на койки к противоположному полу, чтобы потрогать пипки. Нет, она слышит из этой кучки именно меня.

Суп. Суп. Супец. Слезы текли, я взял ложку, но горечь рыданий не зашла, и меня слегка вырвало в тарелку. Я думал, что никто не заметил, взял ложку с супом и рвотой, продолжил измываться над собой.

– Ты что? Посмотрите, плохо ребенку. – На этот раз спасла Ольга Борисовна. – Заболел, что ли? Не ешь, не ешь это. Давай, умойся и чай сразу бери. Сладкий чай лучше выпей.

Дома мне разрешалось не доедать суп.

– Почему я должна доедать, а он нет? – говорила сестра.

– Ему еще можно.

– Я в его возрасте доедала!

– Я доем гороховый, – сказал я. – Хоть каждый раз буду доедать его.

На свою беду, доел. Я помню чувство триумфа. Один раз оно возникло, я ел как взрослый, до конца.

Теперь мне приходилось сидеть над тарелкой. Рассольник, о. Щи. Борщ, эта жуткая свекла. А если в нем плавали кусочки лечо, как, например, у бабушки, мне приходилось оставлять их на потом, а потом, в конце, набирать в рот, делать вид, что приспичило, и выплевывать в туалете.

Я думал, что папа во всем на моей стороне, но он был непреклонен. Если уж они с мамой о чем-то договорились, то он превращался в робота, лишь бы все было по правилам. Его лицо не дрогнет, он будет смотреть на тебя, как машина, как угол дома на проезжего велосипедиста.

Все давно доели, сестра и мама ушли. Я сидел на нашей кухне в этот майский день, и борщ передо мной, и я слышал, как на улице играют дети. Папа сидел в зале, может быть, с книгой или газетой. Я слышал шорох страниц. Почему, почему я в тюрьме? Я никогда не задумывался, что происходит в раковине. Казалось, там просто исчезают остатки еды.

– Это мое! Мое! Отдай сюда!

– Сам забери! – кричали дети на улице.

Как захотелось туда, даже быть одним из тех, у кого что-то отобрали.

Тихонько слез с табурета, оказался на полу с тарелкой в руках, мне не было видно устройство раковины. Почти наобум пришлось поднять тарелку выше головы, чтобы вылить туда суп. Аккуратно я поставил пустую тарелку на стол. Сердце громыхало.

– Спасибо!

У себя в комнате я стал собираться, чтобы пойти гулять.

Я слышал, как папа прошел в кухню и остановился там.

Потом его руки подняли меня, отнесли на кухню, и я увидел, что суп никуда не делся. Он был в раковине. Кусочки картофеля, капустка и тертая свекла, а также гадкая разварившаяся морковь.

– Никогда. Не. Ври, – сказал папа.

Он говорил сквозь зубы, это было очень страшно. Я чувствовал боль напрасно выкинутых овощей через папино острое и жгучее спокойствие. Это был совсем другой папа, не тот, что гулял со мной по тайге или читал «Денискины рассказы». Это был такой же папа, каким он бывал, когда мама злилась и кричала и прыгала на него с кулаками. Папа, на время превратившийся в камень. Гордый папа, который стерпит мамины упреки, что он слабый, бедный, глупый, – а потом ему вдруг захочется сломать шею собственному сыну, голубоглазому блондинистому нытику.

В следующий раз моим надзирателем была сестра. Я целый час просидел над тарелкой. Целый час смотрел в суп, суп шептал мне, суп что-то пел.

– Пожалуйста, – говорил я. – Пожалуйста, отпусти меня.

– Нет. Я исполняю волю папы и мамы. Ты должен съесть.

Она вышла в подъезд поговорить с кем-то из подружек. Я пробежал в коридор и прислушался. Курят небось, в то время родители все время нюхали сестру, когда она возвращалась домой, и каждый раз, стоило ей выйти в подъезд, в голове возникало слово «курит». Аккуратно я отнес тарелку в туалет. Вылил суп, вернулся на кухню, поставил тарелку по центру стола.

Прошелся ершиком по унитазу, никаких следов.

– Пусть тайное не станет явным, пусть тайное не станет явным.

Я оглядел себя, мне показалось, что я весь сияю. Отрепетировал улыбку и позвал сестру – проверяй!

7

У родителей было много работы, и сестра стала забирать меня из садика. Это была другая Оля, вежливая с воспитательницей, не злая со мной, новенькая. Мне показалось, что ее заменили ночью. Она могла дать мне жвачку или рассказать что-то, чего никто мне еще не рассказывал.

– Ты говоришь и ходишь во сне, потому что ты Рак по гороскопу.

– А ты кто?

– Лев. Я сильная. А Рак – это знак Луны и воды. Ты думаешь медленно, но смотришь в глубину. Ты будешь заниматься творчеством.

– А что значит творчеством?