Луноликой матери девы

— У каждого народа свой путь, Ал-Аштара, но боги не нужны тем, кто помнит о Бело-Синем. Бело-Синяя высь одна, она и в людях, и в зверях, и в невидимых тварях. Если же она во всем, как вызовем ее, чтобы ей служить? И зачем? Я думаю, боги других народов — это наши духи-ээ. Их вызывают, чтобы чтить, вырезают на камне и дереве, рядом с жилищами ставят, кормят кровью. Но только подумайте, девы, разве не смешно это: возьмите собаку или корову, ходите вокруг нее с песнями, украсьте цветами, кормите лучше, чем любимого мужа, и посмотрите, не загордится ли корова, не начнет ли кусать вас, распухнув от чванства, собака?

Девы захихикали, а меня взяла дрожь: как хрупко неназываемое! Как просто жить с ним, но легко упустить! Но для чего все так: зачем Бело-Синий создал нас и что от нас хочет — если вообще чего-то хочет небесная высь? Для чего души в людей спускает, а потом забирает? И почему — всегда — молчит? Эти вопросы и поныне в сердце моем. Что-то внутри меня будто бы знает ответ, но сказать никак не смогу.

— А можно ли к духам в миры попасть? — раздался тут звонкий Очишкин голос. — И где вход? Или надо рыть землю или на дерево забираться, чтобы попасть к ним?

Камка захохотала:

— Шеш, рано тебе о том думать, — и продолжила рассказ об ээ-торзы, хозяевах гор и рек, и мне казалось, что снова я вижу круглый глаз золотого грифона.

— На других они не похожи, рядом с нами живут как братья, только старше и могущественней. Огромны они, но бестелы, как духи, являться могут лишь в виденьях, потому и зовут их ээ. Ветра они создают, реками движут, горы шевелят, озера из недр поднимают.

Говорила она потом, как призывать духов и давать им плату, как силу собирать и хранить.

— Оньго скоро не будет вам нужен, — говорила она. — В женском гнезде больше сил копится, чем гора может в себя вобрать. Скоро научитесь вы сами ее собирать и отдавать духам. Но будьте жадными, будьте скрягами, только тогда легко управлять сможете ими и не погибнете, как сегодня чуть не погибла Очи.

Так странно все было, но и прекрасно. Стены пещеры изрисованы были зверями и людьми, которые охотились, убегали, стреляли или играли друг с другом; были там люди в масках, а были в привычной одежде, и все они плыли в неясном, мерцающим свете, качались и плыли. Мы уже успели их разглядеть за дни, прожитые здесь, и думали раньше, что это рисовали девы, кто до нас проходил посвящение. Но в тот момент нам казалось: то не люди, а духи нарисованы на стенах. Вот алчные ээ-борзы, как лютые звери, рычат, и устрашают, и терзают врагов, а воин, что звал их, в них целит копье — чтобы не развернулись и не пожрали его самого; вот люди гонят оленей, а над ними кружатся птицы — это ээ-тоги помогают охотникам; вот в танце с ээ-тай кружатся люди в масках и перьях. А на потолке черные охотники бегут за красным оленем, как Луна за Солнцерогом: то девы-воины идут на вышнее пастбище за небесным оленем — на последнее свое кочевье…

Так странно и прекрасно все было, и я уже не помнила, где мы и сколько времени здесь. Когда позвала нас за собой Камка и мы поднялись и следом за нею пошли, я не знала, во сне это или в яви. Духи по-прежнему окружали меня, их легкие уколы чуяла я на коже. Как прошли по узкой тропе из пещеры, вдоль обрыва, как не соскользнули — не помню, только были уже на лунном утесе, и горел там огонь, а Камкин голос сказал:

— Пусть ваши духи к себе вас возьмут. Дайте мне свои зеркала.

Я не поняла еще, что сказала она, но уже доставала зеркальце, что всегда носила на поясе, чтобы не украли духи, чтобы не было сглаза. Никому чужому нельзя давать свои зеркала, но безропотно их мы Камке отдали.

И вот, как во сне, видела я: по очереди подзывала она дев, сажала напротив костра и велела смотреть через огонь в зеркало. Мне отчего-то смешно было глядеть, как всматриваются девы, пытаясь найти свое отражение, и лица у них комично серьезны. Сначала Очи — но не посмотрев долго, она упала в снег, будто заснула. Потом Ак-Дирьи — та и мига не посмотрела, клюнула носом и лежала, недвижная. Потом Согдай и Ильдаза — но и с ними то же случилось. А я, подавляя приступы глупого смеха, все смотрела, как они, кувыркнувшись, падают и замирают.

Но тут и меня позвала Камка, мое зеркало уже держала в руках. И что-то испугалось во мне, сжалось. Сквозь расслабленность тела, пелену грез и видений с неожиданной ясностью вдруг я поняла: если взгляну сейчас в зеркало — изменюсь, и никогда уже не быть мне прежней. И все во мне закричало, чтобы не делала того — но ноги, мягкие, безвольные, уже несли к костру.

Я села, склонилась, чтобы увидеть зеркало сквозь пламя — и тут заметила краем глаза, как из черноты метнулся ко мне барс. В тот же миг мне удалось разглядеть зеркало, и я поняла, что не мое лицо, а его, барсова, морда на меня смотрит отражением.

И все в тот же миг исчезло, слово сдуло меня невиданной силой ветром.