LUV

Милт(начинает выходить из себя): Гарри? Ты говоришь со мной, Гарри? Гарри, я не слышу тебя. Ты можешь говорить… (Гарри достает блокнот и карандаш, быстро пишет что-то в блокноте) О, Господи, только не это. (Милт смотрит на записку Гарри): Понимаю, Гарри. Я… дай-ка мне. (Милт берет карандаш и блокнот у Гарри и начинает писать): «Дорогой, Гарри. Мы не должны забывать, что, несмотря на…» (Гарри выхватывает карандаш из рук Милта. Милт не позволяет).

Милт(сердито): В конце концов, дай же мне дописать! (начинает писать сначала).

Гарри: Я слышу тебя, Милт.

Милт: Ты слышишь?

Гарри: Когда это случается, я не могу говорить, но хорошо слышу. К чему слова, спрашиваю я вас. Слова пусты и ничего не значат. Они звенят, как галька в пустой консервной банке.

Милт: (кладет в карман блокнот и карандаш) Не знаю, что и сказать, Гарри.

Гарри: Что можешь ты сказать? Что плохо — то не хорошо, Милт. Я в тишине хочу покончить с этим! (достает из кармана куртки веревку с петлей, набрасывает петлю на шею, перебрасывает веревку через поперечину фонаря, пытается повеситься, подтягивая конец веревки).

Милт(вскакивает): Нет, нет, Гарри! Гарри, послушай меня! (хлопая в ладоши): Давай, убери это. (Гарри сползает по фонарному столбу и подавленно садится) Еще успеешь повеситься. (Милт снимает веревку с фонаря, одновременно выдергивая штырек из перекладины, так, что она закачалась) С тобой это происходит, потому что ты в таком состоянии, в котором … Потому что ты не узнал прелести жизни, которую дают деньги, власть, положение в обществе?

Гарри(снимает петлю с шеи, в отчаянии): Ах, Милт…

Милт(вместе сворачивают веревку): Давай-ка, убери ее подальше. Послушай, Гарри, спроси себя: «Ну почему он взлетел так высоко, а я пал так низко?» Спроси себя. (Направляется к урне) Мы оба начинали одинаково: тебе даже было проще — у тебя были деньги, оставленные родителями. У меня же не было ничего, кроме рук и сообразительности. Когда другие спали, я работал. Когда другие говорили, что не получится, я шел и делал. (достает из урны уже знакомое пальто. Оно застегнуто на пуговицы, он стягивает воротник веревкой, наподобие мешка) Только благодаря старанию, самоуважению, настойчивости я и сделал самого себя.

Гарри(встает): Предки оставили мне несколько вонючих тыщонок, это правда, но, разве ты не помнишь, что я никогда с ними не жил, меня растили дед с бабкой, а это было сущим адом, верь мне, сущим адом!

Милт(бросает пальто): Ха! Пожил бы ты денек с моими родителями, тогда бы ты узнал, что такое, действительно, сущий ад. Они были как пара драных кошек. И бедность, грязная, унижающая бедность. Я не ходил в школу до восьми лет, потому что у меня не было ботинок. О, да, мне повезло, когда грузовик с мороженным сбил мальчишку, и мне достались его ботинки. Но они были мне так малы, что я не мог ходить, и меня определили в спецкласс для умственно отсталых детей.

Гарри: Что же в этом плохого? Мои дед с бабкой всегда запирали меня дома. Они терпеть меня не могли, потому что я напоминал им своего отца. Однажды зимой, помню, я вернулся из школы во время кромешной бури, а дверь дома была заперта. Я стучался, я разбил о дверь свои замерзшие руки… А они смеялись надо мной. Они смеялись! Ты только представь. Худенький мальчик, стоящий в метель на улице, практически без ничего, кроме старенькой курточки и портфельчика вместо шапочки, стучит в дверь, умоляя: «Впустите меня! Пожалуйста, впустите!»

Милт: Рай. (небольшая пауза) У тебя был рай по сравнению с моим детством. А представь ты: поздняя ночь, бушует ветер. Маленький, голодный мальчик сидит у керосинки и кормит свою деревянную лошадку куском хлеба, украденным во время обеда. Родители ссорятся. Отец кричит: «Не нравится здесь жить, убирайся к черту!» Мать кричит в ответ: «Это ты мне говоришь убираться?» — и в дикой истерике она хватает мою лошадку и швыряет в отца. Он уклоняется, мать орет, конь разбивается о стену, а мальчик тихо плачет над разбитым игрушечным конем, единственной вещью, которую он так любил.