– А что с дворецким? – Спросил я.
Гвендолин Бенедикс замерла на две секунды.
– С дворецким? Франциск, что с дворецким?
– У Григорио и Евы не было дворецкого. – Сказал священник.
– Значит я ошибся. – Сказал я, изображая невинность. – Я лучше пойду.
– Нет, постой. – Гвендолин Бенедикс еще не закончила. – Ты ведь промокнешь до нитки под этим дождем. Лучше расскажи нам, зачем ты хотел видеть Еву Кроммелинк?
– Она вроде как учила меня.
– Серьезно? И чему она тебя учила.
– Эмм… – я не мог сказать им про стихи. – Французкому языку.
– Как мило! Я помню мое первое лето во Франции. Мне было девятнадцать. Или двадцать. Моя тетя отвела меня на Авиньон, ну, знаешь, то место, о котором поют в той песне, про танцы на мосту. Английская мадэмуазель в тот вечер вызвала настоящий переполох среди местных парней…
Кроммелинки сидят в немецкой тюрьме. Тринадцатилетний заика из Англии наверняка находится на последнем месте в списке людей, о которых сейчас думает миссис Кроммелинк. Комнаты света больше нет. Мои стихи – дерьмо. Естественно, дерьмо. Мне же тринадцать, что я могу знать о Красоте и Правде? Лучше похоронить Элиота Боливара, чем позволять ему и дальше взбалтывать это дерьмо. Я? А что я? Выучить фарнцузский? О чем я только думал? Господи, Гвендолин Бенедикс говорит, как пятьдесят телевизоров одновременно. Количество и густота ее слов способны разорвать пространственно-временной континуум. Одиночество во мне было подобно камню, брошенному в пустоту – камень летел в никуда, все быстрей и быстрей. Я хотел купить себе конфет или шоколада, но магазин мистера Ридда всегда закрыт по субботам.
Блэк Свон Грин всегда закрыт по субботам.
Вся долбанная Англия закрыта.
Сувениры
– Значит, пока я буду вкалывать на работе, – отец вытянул лицо, чтобы сбрить щетину вокруг губ, – сидеть в потном конференц-зале, заваленный просьбами о повышении, окруженный толпой доморощенных, – он вздернул подбородок, чтобы выбрить сложный участок вокруг кадыка, – Эйнштейнов, ты будешь болтаться по пляжу Лайм-Реджис и греться на солнышке. Неплохо звучит, а? – Он вытащил лезвие из бритвенного станка.
– Ну да, наверно.
Из нашего окна открывался вид на крыши домов внизу, там, где побережье впадает в море. Чайки парили над волнами и кричали, как «Спитфайры» и «Мессершмиты». Полдень над Ла-Маншем был бирюзовый, как шампунь «Head&Shoulders».
– У тебя будет куча времени! – Отец напевал искаженную версию песни «I do like to be beside the seaside». (дверь ванной была приоткрыта, и я мог видеть грудь отца, отраженную в зеркале, пока он надевал майку без рукавов и свежевыглаженную рубашку. Грудь у отца волосатая, как нестриженный черный газон). – Как бы я хотел еще раз пережить свои тринадцать.
Это значит, что ты, очевидно, не помнишь, каково это – быть тринадцатилетним, подумал я.
Отец взял бумажник и достал из него три фунтовые банкноты. Поколебавшись, он достал еще две. Он потянулся через дверной проем и положил их на комод.
– Немного карманных денег.
Пять фунтов!
– Спасибо, пап!
– Только не трать их на игру в однорукого бандита.
– Конечно, – быстро сказал я, пока запрет не распространился на все остальные игровые автоматы, – однорукий бандит – это пустая трата денег.
– Рад, что ты тоже так считаешь. Азартные игры – для дураков. Так, сейчас, – отец посмотрел на свой «Ролекс», – без двадцати два?
Я взглянул на свои «Касио».
– Да.
– Я заметил, что ты никогда не носишь дедушкины «Омега».
– Я эм… – моя постыдная тайна в миллионный раз укусила мою совесть, – не хочу разбить их случайно.
– Это хорошо. Но если ты их не носишь, они теряют смысл. С тем же успехом дедушка мог бы пожертвовать их на благотворительность. В любом случае, мое совещание закруглится в пять, и я вернусь сюда – здесь и встретимся. Мы пообедаем в каком-нибудь милом месте, и потом сходим в киношку, если девушка с ресепшена не ошиблась, сегодня вечером будут показывать «Огненные колесницы» (*«Огненные колесницы» – спортивная драма, получившая 4 премии Оскар*). Я думаю, у тебя будет время найти здешний кинотеатр и проверить расписание. Лайм меньше чем Малверн. Если заблудишься, просто спроси у прохожих, где отель «Экскалибур». Как меч короля Артура. Джейсон? Ты меня слушаешь?