– «Задние дворы», – мадам Кроммелинк взяла в руки июньский номер газеты.
Я был уверен, что она в восторге от названия.
– Но почему такое отвратительное название?
– Эммм… это лишь один из вариантов.
– Тогда зачем ты окрестил свое создание таким ужасным именем?
– Я собирался назвать его «Призраки». Но у нас в деревне есть банда с таким названием. Они любят устраивать ночные вылазки по задним дворам. Если б я назвал стихотворение «Призраки», они поняли бы, что это я написал.
Мадам Кроммелинк фыркнула – она не восприняла всерьез мои аргументы. Ее губы задвигались, она тихо, почти шепотом, читала мои строки. Я надеялся, что она скажет что-нибудь насчет того, как я описал сумрак, лунный свет, темноту.
– Здесь много красивых слов…
– Спасибо.
– Красивые слова портят твою поэзию. Одно красивое слово придает блюду изысканности, но ты бросаешь их так много, что под этой кучей я уже не вижу блюда. И на вкус оно омерзительно. Тебе кажется, что стихотворение должно быть красивым, иначе это не стихотворение. Я права?
– Типа того.
– Перестань говорить «типа того». Это раздражает. «Да» или «нет» или еще лучше - отвечай развернуто, пожалуйста. «Типа того» – это праздный loubard, невежественный vandale. Используя «типа того» ты словно говоришь: «я стыжусь быть точным и четким». Давай попробуем еще раз. Тебе кажется, что стихотворение должно быть красивым, иначе это не стихотворение. Я права?
– Да.
– Да. Это заблуждение, изобретенное идиотами. Красота – это не преимущество. Красота – это лишь отвлечение внимания, это косметика, которая в конечном счете очень быстро утомляет глаз. Вот, – она прочла пятую строку, – «Венера сверкала рядом с луной, как сережка с бриллиантом». Пффффф! Эта строка звучит, как пробитое колесо. Автокатастрофа. Она как бы говорит: «ах, ну разве я не красавица?». Мне так и хочется ей ответить: «Иди до черта!» Это все равно что покрасить хозяйственной краской цветы магнолии в саду, потом еще навесить на них новогодние гирлянды и приклеить пластиковых попугаев. Скажи, ты бы стал делать все это с магнолией? Нет. Не стал бы.
В ее словах был смысл, но…
– Ты думаешь, – мадам Кроммелинк выдохнула струю дыма, – «эта старая ведьма спятила! Магнолия и так уже существует. Магнолии не нужны поэты. А вот стихотворение – это то, что я создаю из пустоты».
Я кивнул (я бы точно сам додумался до этого через пару минут).
– Ты должен сказать, что ты думаешь, или этот разговор окончен. Ты понял?
– Хорошо, – сказал я, но мне было совсем не хорошо.
– Хорошо. Эта строчка выглядит «сделанной». Но этого недостаточно, чтобы «сделать» настоящее стихотворение. Поэзию нельзя «создать». Одних слов недостаточно. Любое стихотворение существует еще до того, как его написали.
Этого я не понял.
– Где?
– Т.С. Элиот выразил это так: «стихотворение – это вторжение в область невыразимого». И я, Ева ван Отрив де Кроммелинк, согласна с ним. Ненаписанные стихотворения и те, что никогда не будут написаны, все они уже существуют. В области невыразимого. Искусство, – она достала из пачки новую сигарету, и в этот раз я уже держал зажигалку с изумрудным драконом наготове, – искусство, созданное из невыразимого, это и есть красота. Даже если оно рассказывает об уродстве. Серебряные луны, бушующие моря, – все это дешевые cliche, они отравляют красоту. Неопытный человек всегда думает, что его слова, его картины, его ноты создают красоту. Но мастер знает: его слова – это лишь способ донести ее; слова – это средство передвижения красоты. Мастер знает, что он не знает, что такое красота. Давай проверим. Дай мне определение красоты. Что это такое?
Мадам Кроммелинк стряхнула пепел в красную бесформенную пепельницу.
– Красота – это…
Она наслаждалась моим молчанием. Я хотел произвести на нее впечатление, выдав что-нибудь умное, но в голове вертелось только: «красота – это что-то красивое».
Проблема в том, что все это было для меня в новинку. В школе на уроках английского и литературы мы изучали грамматику, используя книгу человека по имени Рональд Ридаут, читали «Сидр и Рози», обсуждали моральные аспекты охоты на лис и зубрили монологи Гамлета. Нас не учили думать самостоятельно. (*
– Это сложно, – признал я.
– Сложно? (Я пригляделся и увидел: ее пепельница на самом деле имеет форму девушки, лежащей на боку, прижавшей колени к груди.) Невозможно. У красоты иммунитет к определениям. Когда что-то красиво, ты просто знаешь это. Зимний рассвет в грязном Торонто, новый любовник в старом café, зловещие сороки на крыше. Но разве кто-то создал эту красоту? Нет. Она просто здесь. Здесь и сейчас.
– Но… – я колебался – должен ли я говорить то, что хочу сказать?
– Мое единственное требование, – сказала она, – говори то, что думаешь.
– Вы только что перечислили вещи, созданные природой. А что насчет картин или музыки? Мы ведь можем сказать: «гончар создал эту прекрасную вазу».