ЛВ 3 (СИ)

«Знаю, что правильное, — согласилась я. — Не знаю, правильно ли было иное решение принять, как и истину».

Посмотрел на меня леший, прямо в глаза посмотрел, да и спросил:

«А без него, Веся, мы бы справились?»

Мы оба знали, что нет. Мы это знали. Но знали и другое — как архимагу ему в лесу Заповедном делать нечего, в смысле… он то может и нашел бы, чем заняться, но ужас в том, что изнутри он весь мой лес уничтожить может. Никто не сумеет, даже с чародейскими ловушками я бы справилась, пусть и ценой своей жизни, а вот с ним не справлюсь, хоть сто раз умри.

«Как аспиду ему путь год будет открыт, что бы ни случилось, дальше поглядим, а вот как мага — не пущу никогда, потому как не только за себя несу ответственность, и я не вправе рисковать лесом Заповедным, нет у меня такого права».

«Решение верное, — согласился сотоварищ мой, — только одного понять не могу — любишь ты его, Веся, это я вижу, и чувствую — отголосок твоих чувств я ведь тоже ощущаю, и коли хотел бы маг твой вред причинить, давно мог бы. Так объясни, не осуждаю, спрашиваю лишь, от чего недоверие такое?»

Холодно мне стало, зябко.

Ногу в туфельку вернула, под плащом меховым поежилась, да и ответила правду:

— Маг он, лешенька, маг. К магам у меня доверия нет.

Помолчал леший, да и спросил вдруг:

— Тогда что, получается, в лес не пустишь, но вне его время с магом своим проводить будешь?

И вроде только вопрос, а то что ирония в нем слышится, да насмешка дружеская, дело второе, или даже третье, но… леший был прав — коли простила да приняла, я Агнехрану путь в сердце свое открыла, впрочем там он, боюсь давно уж был. И как жить теперь? В лес пустить не могу, лес он не только мой, но в душу пустила, сердце отдала, а теперь… страшно мне. Обжегшись на молоке, дуешь и на воду, и я боялась, до крика боялась, что однажды услышу что-то вроде: «Валкирин, ты сможешь. Давай быстрее, Валкирин».

— Боюсь я, лешенька, совсем страшно мне, — прошептала тише ветра.

Прошептала да и улыбнулась не знамо от чего.

Проснулись мы вместе, на рассвете. Моя рука в его руке. Мои глаза первым делом в его глаза взглянули, перво-наперво, первее чем осознала, где нахожусь. А он улыбался, смотрел на меня и просто улыбался. Черный весь, матово-угольный, глаза змеиные, а улыбка самая что ни на есть человеческая, теплая улыбка, светлая, добрая.

Есть счастье на свете, и я сейчас была счастлива. Надолго ли не ведаю, но день сегодняшний был радостным и счастливым, а день завтрашний… поживем-увидим.

— Улыбаешься, — заметил лешенька.

— Улыбаюсь, — согласилась я.

— Ведьмы заметят, — предупредил друг сердешный.

Заметят это точно, только вот знать им не надобно, что влюбилась я в чудище огненное, магом по сути являющееся. Посмотрела я на лешего внимательно, он под моим взглядом напрягся заметно, а мне пришлось покаяться заранее.

— Уж, прости.

— Уж, точно прощу, — но лешеньке явно мой взгляд да слова не понравились, — ты только скажи за что.

Говорить не стала — клюку в его сторону протянула, глаза закрыла, да и направила силу в лешеньку, силы то у меня опосля ловушек чародейских было с избытком, вот и плеснула щедро, друга не спросивши.

— Ну, Веська, ну закончится дело это, уж я с тобой побеседую! — взбеленился верный мой соратник.

Я осторожненько один глаз приоткрыла — ну, навроде ничего так мужчина получился. Второй глаз тоже приоткрыла — действительно ничего. В меру возрастной, в плечах широкий, в кости крепкий, телосложением матерый, взгляд вострый, умный, изучающее-пристальный, волосы каштановые, глаза каре-голубые, необычные, подбородок квадратный, руки могучие…

— Уж, прости, — повторила снова, и пояснила. — Ты прав, лешенька, ведьмы все увидят, да только аспида я им показывать не хочу и не буду, опасно это. Для него опасно. А ты мне ближе всех на свете, ты леший мой, и ты сам знаешь — леший да ведунья лесная часто союз образуют не только дружественный.

Хмыкнул, на меня поглядел, да и сказал:

— Веся, ты же знаешь, неполноценный я, ни зверем, ни человеком мне не быть.

Кивнула, соглашаясь, но заметила:

— Мне это ведомо, а ведьмам-то нет.

Пожал плечами могучими леший, постоял, подумал, да и позвал Лесю. Заповедная была шелковая — счастливая, цветущая до такой степени, что все ее ивовые волосы кувшинками цвели, и на все вообще согласная. И указание лешеньки исполнила быстро, а леший быстро переоделся и теперь стоял рядом со мной в рубахе-вышиванке, поясом алым подпоясанный, штаны в сапоги заправлены.

— Бороду добавь, — сказал основательно.

Основательно он ко всему подходил.

Добавила, мне для хорошего лешего ничего не жалко.