Львенок

— … и, следовательно, примерно полторы тысячи лет спустя после так называемого Рождества Христова, — подхватила Даша, — в одном городе тогдашнего англо-саксонского государственного образования наблюдался необыкновенный расцвет некоей литературной формы… ибо что поймет рядовой читатель, если мы употребим слово «драма», правда?

— Правда, — сказал Гоушка и продолжил: — Передовым представителем данной литературной формы в период, предшествующий началу творческой деятельности еще более передового представителя… это я о Шекспире… являлся буржуазный художник слова, который написал несколько литературных произведений, одно из которых было самым лучшим и представляло собой переработку одного древнего известного мотива, который позже, в основном как раз благодаря данной обработке, возникал в литературе еще несколько раз, в частности, в произведении одного знаменитого буржуазного художника слова другой национальности и жившего в другом веке…

— Погоди, это что-то уж слишком по-народному. Я не понимаю, — перебил его Коцоур.

— Да Гете же, «Фауст»! — объяснила вострая девушка Блюменфельдова. — А дальше как?

— В то время другие художники слова создавали другие произведения литературы, но всех их заслонил собой некий художник слова, который написал целый ряд произведений литературы, большинство из которых до сих пор играется на сцене…

— Стоп! — воскликнула Даша. — К чему обременять рядового читателя знанием того, что на свете существуют пьесы? Это лишнее. Итак, он написал целый ряд литературных произведений, большинство из которых и по сей день является составной частью классического наследия нашего народа.

Она произнесла это тоном коллеги Пецаковой: за то короткое время, что Даша трудилась в нашей редакции, она научилась ловко ей подражать. Копанец загоготал и так стиснул пухленькую девушку, что она ойкнула.

— А сейчас, — сказал он хвастливо, — я расскажу вам, как именно следует писать абсолютно полную историю мировой культуры, если мы не хотим обременять нашего рядового читателя вообще ничем. Весь наш трудовой народ мог бы сразу получить представление в духе совершенной научности… — все невнятнее бормотал он.

— Как это, Пепа? — вернула его Блюменфельдова к теме, от которой он начал удаляться по серпантину алкоголя.

— А вот как: в процессе своих усилий по преобразованию природы человечество создало ряд многочисленных надстроек, многие из которых стали классическим заветом культурного наследия разных народов. В эпоху, последовавшую за превращением обезьяны в человека…

Но тут он дал маху: опрокинул рюмку с красным вином на голубое платье Блюменфельдовой. Поднялась суматоха. Блюменфельдову посыпали солью, а Копанец предпочел удалиться на задний план и потому в тот вечер так и не закончил свою краткую историю культуры человечества.

Сигаретный дым в комнате сгустился настолько, что дворцы на другом берегу реки, освещенные заходящим солнцем, словно надели желтоватые венцы. Градчаны[25] вздымались на рубиново-прозрачном фоне западной части небосклона, и кофейная кожа барышни Серебряной приобрела розоватый оттенок. Истории сменяли одна другую, реализм из них бесследно испарялся, и они превращались в достойные театра абсурда анекдоты. Сквозь рубиновое стекло к нам из далей ночи пробралась луна, и в ее блеске Гоушка принялся повествовать о балетном маэстро Ионаше, которого внезапно осенило, что балет — в отличие от прозы, поэзии, музыки, живописи, драмы и даже оперы — все еще не прославил своими силами Маршала. Дабы устранить этот недочет, он написал либретто, его положил на музыку некий Пергл (один из надомников частного музыкального издательства Карел Ланский, прежде заслуженный деятель искусств), который решил создать для Маршала сольную партию. К несчастью, на прогоне случилась беда: во время пируэта у Маршала отклеились усы, улетели в партер и угодили прямиком в декольте жены министра внутренних дел. Представитель генералиссимуса на всякий случай впал в бешество, и премьеру отменили.

Вдохновленный услышанным Гоушка рассказал историю о переводе «Пиквикского клуба», где по приказу шефа, руководствовавшегося брошюрой о языкознании, редактору пришлось переводить изречения Сэма Уэллера со сленга на литературный чешский, потому что брошюра доказала, что сленг — это всего лишь выдумка буржуазных ученых. Кармелитка ответила историей о капитане воинской части, размещенной в том самом монастыре: этот офицер приказал прорубить дверь прямо в огромном изображении «Тайной вечери», чтобы сократить дорогу в свою канцелярию, где он (совершенно беспорядочно) вел учет боевых патронов, выданных младшему командному составу, и потому святой Иоанн, любимец Господа, висит теперь, вырезанный из картины, над супружеским ложем четы Швабов.

Все рассказывали разные истории, и только барышня Серебряная молчала. Блюменфельдова зажгла несколько свечей и расставила их в разных углах комнаты, от этого глаза у барышни Серебряной блестели так, словно были из черного стекла. И вдруг — я почти испугался — она тоже начала рассказывать историю.