Львиное логово (СИ)

— Мы обязательно встретимся и обсудим будущие дела, но если ты еще раз возьмешь подобный заказ, то я забуду о той сделке, что заключила моя жена. И я тебе настоятельно рекомендую подумать, чем ты будешь заниматься потом, потому что в моем Вавилоне ты будешь лишним.

— Я очень хорошо подумаю над вашими словами, Великий. Если мне поступит подобное предложение, то я привезу вам заказчика.

— Тогда ты нанят. Я хочу эту жирную тварь. Сколько тебе заплатили за мою жену?

— По весу в серебре.

— Я плачу втрое. И поверь, я представляю, сколько весит эта мразь.

Глава 16, где все идет к войне

Провинция Дор, Ассирия.

— Держать строй! Держать строй, тупое мясо! — орал сорванным голосом Ясмах-Адад, периодически усиливая эффект от крика зуботычинами.

Сын повелителя возвысил его, сделав полутысячником, но была одна проблема. В той полутысяче две трети воинов были солдатами местных князьков, а потому с точки зрения командира ассирийского кисира, по своим боевым качествам они приближались к кучке верблюжьего дерьма. Выдержать копейный удар в правильном строю они не могли, и то и дело пытались разбежаться. Только десятники, из ассирийских бойцов, держали этот сброд вместе, потому что ассирийцев солдаты боялись куда больше, чем иудеев. Тем более, когда они стояли сзади и обещали лично прирезать тех, кто струсит.

На полутысячу Ясмах-Адада накатывались волнами иудеи, разбиваясь о строй щитов. Там тоже были воины, которые еще вчера лепили горшки, а сегодня, ослепленные обещанным серебром, взяли в руки копья. Иудейский князек прочно вцепился зубами в земли бывшего Северного царства, и активно лез в Дор и Ашдод, пробивая себе выход к морю.

— Стоять, дети шакалов! Щиты поднять, колоть на выдохе! Щит поднял, сучье вымя! Слабак сраный, тебя же проткнут сейчас! — это уже орал десятник, что еще месяц назад был рядовым воином.

Худосочный бедолага, не привычный к тяжести ростового щита, судорожно задрал немеющую руку, молясь всем своим сирийским богам. И вовремя, потому что в щит ткнулось копье такого же горе-вояки, который лез на строй с раззявленным в крике ртом. Сириец ткнул острием в незащищенное брюхо и попал, к собственному удивлению. Иудей захрипел и рухнул на колени, увлекая копье за собой.

— Копье назад тащи, котях ослиный! Без оружия останешься, будешь голым хером отбиваться! — слышал он крик командира, который своим жутким взглядом матерого убийцы приводил его в ужас.

Иудеи отхлынули, оставляя на земле раненых и убитых. Строй ассирийцев двинулся вперед, добивая особо буйных. Раненых, что сдавались, вязали. Глупые люди, они рассчитывали в рабство попасть, или что их царь выкупит, а того не знали, что всех их приказано вдоль дороги в Иудею на кол посадить. В рядок, чтобы неповадно было. Сам наследник распорядился.

Для шестнадцатилетнего парня по имени Хадиану это был первый поход. Его отец сгинул в последней войне с великим царем, а потому приказом наследника подчистую выметали всех юношей из потомственных воинских семей. Не так, ох не так представлял себе Хадиану службу. Он как-то не думал, что от мозолей на ногах и дурной воды солдат погибает больше, чем от вражеских стрел. А уж про зуботычины десятников и сотников даже говорить не приходилось. Ему такое и в голову не могло прийти. Он же гордый воин, который повергает врагов острым копьем и первым взбирается на стену вражеского города. А тут переходы по двенадцать часов, после которых надо лагерь разбить, еду приготовить и еще постараться при этом от усталости не сдохнуть. Ассирийцы, надо сказать, хоть и сволочи отъявленные, бойцами были отменными. Они шли упорно, как верблюды в караване, не ноя и не показывая усталости. Они добросовестно тащили свою поклажу, а в бою часами держали на руке тяжелый щит. Мулы, а не люди. А уж сотники и сам командир полутысячного кисира- просто звери какие-то, что по двадцать лет отвоевали и живы остались. Это ж как их боги любить должны, раз их стрелы и камни облетали все эти годы. И Хадиану сам не понимал, что же он чувствует по отношению к этим людям — ужас, отвращение, восхищение, страх … Да все сразу, наверное. Вот прямо сейчас — страх. Потому что он давно уже тунику свою обмочил, но в строю стоит и неподъемный щит держит. А так бы убежал давно, хоть и из воинов потомственных.

Вечером, впав в забытье после непосильно тяжелого дня, он краем уха услышал разговор самого Ясмах-Адада с его сотником.

— Ну как твои? Все такой же сброд?

— Нет, господин, весь сброд на иудейские копья намотали. Из этих уже можно людей делать. Пару лет, и годные бойцы будут.

— Да вон вообще щенок лежит, шейка тонкая, как у цыпленка, — удивился Ясмах-Адад.

— Этот еще удивит, господин. Слабосильный пока, это да. Но со щитом весь бой простоял и двоих копьем сразил. Обмочился раза три, наверное, но строй держал. Годный парнишка, с яйцами.

— Надо же, и не скажешь. Я тоже в первый раз обмочился, помню. Такой же пацан был.