Львиное сердце. Под стенами Акры

Ричард выступил навстречу гостям, вид у него, на взгляд Генриха был торжественно-гордым, а на взгляд Гуго — невыносимо самодовольным. Король изъявил готовность поведать им подробности захвата Дарума, и большинство рвалось послушать, потому как взятие крепости всего за четыре дня, да еще с горсткой воинов, являлось воистину выдающимся достижением. Те, кто подобно Гуго не испытывали восторга по поводу подвигов Ричарда, благоразумно помалкивали, понимая, что отсутствие в них энтузиазма будет истолковано как «зелен виноград». Вскоре английского государя обступили восхищенные рыцари, многие из которых, к досаде герцога, были французами.

Повсюду виднелись следы короткой осады. Ворота были разбиты, расщепленные доски обуглились от огня. Стены претерпели серьезный урон от привезенных из Аскалона требюше. Гуго не удивился, когда некоторые из рыцарей Ричарда стали хвастать, что король вместе с ними перетаскивал разобранные стенобитные орудия с берега до лагеря, на милю с лишним, а затем лично возглавил расчет одного из требюше.

— С него станется, — буркнул герцог.

Никто не слышал его, потому как Ричард тем временем объяснял, что во время одной из предварительный разведывательных вылазок заметил в обороне крепости слабое место. С одного из фасов большой башни глубокий ров был прорыт в твердом грунте, но с другой усилен мощеным камнем. Король отрядил своих саперов — перебежчиков-сарацин из Алеппо, нанятых им в Акре, и те вскоре пробились через слой камня, после чего заполнили туннель горючим материалом и подожгли, вызвав обрушение части башенной стены. После того как крестоносцы вывели из строя размещенный на вершине башни сарацинский мангонель, гарнизон выслал делегацию из трех человек на переговоры. Поначалу турки просили о перемирии на время, необходимое для совета с Саладином, а затем предложили сдать замок, при условии, что их семьям позволят свободно удалиться.

— Я велел им защищаться изо всех сил, — холодно заявил Ричард, выражая презрение к врагу, который спускает флаг без боя.

Генрих заморгал. Хотя полководцы зачастую настаивали на сдаче без условий, особенно если располагали силами и временем для приступа к стенам замка или города, он сам на месте Ричарда удовлетворился бы почетной капитуляцией. Граф иногда забывал, как беспощаден бывает дядя, ведя войну.

— Что произошло после взятия замка? — спросил он, невольно подумал о судьбе гарнизона Акры.

— Особого сопротивления сарацины не оказали. — Голос Ричарда звучал разочарованно и осуждающе одновременно. — Когда вчера мы пошли на приступ, они укрылись в донжоне, и вскоре согласились на сдачу без условий. Мы взяли три сотни пленных.

Король махнул рукой в сторону замка, и Генрих заметил группу толпящихся во внутреннем дворе людей со связанными за спиной руками и окруженных стражниками. Вскоре послышались возмущенные возгласы — это Ричард сообщил, что защитники, поняв, что поражение неизбежно, подрезали сухожилия всем своим лошадям. Рыцарями нанесение преднамеренного увечья коню расценивалось хуже, чем убийство человека. Но Генрих продолжал смотреть на пленников. Поблизости от них стояла группа поменьше, унылая и испуганная, — то были жены и дети воинов гарнизона. Граф знал, что не должен сочувствовать им — ведь это, в конце концов, враги. Однако сочувствовал. Как ни сурова война к солдатам, нестроевым — женщинам, детям, старикам — приходится еще хуже. В родных краях бывают хотя бы периоды мира, когда простой народ может не бояться ежеминутно за свою жизнь, не опасаться, что на их села и города налетят вооруженные люди, убивая, поджигая и грабя. Бывает ли когда-нибудь мир в королевстве Иерусалимском? Иногда Генрих сильно сомневался в этом.

Усилием воли граф отогнал прочь неуместные мысли — опасно и болезненно проводить сравнение между Шампанью и Утремером, между миром, который он потерял и который обрел. Дядя все еще принимал поздравления от рыцарей, узнавших, что в темнице замка было обнаружено и освобождено сорок христианских пленников. Когда к похвалам присоединились и иные из французских лордов, Гуго тоже выдавил:

— Отлично проделано. — Но не удержался и добавил: — Тебе всегда везет как самому черту.

— Не требуется удача тому, что четко понимает, что делает, — парировал Ричард. А затем посмотрел на Генриха: — Мы собирались отметить завтра поутру Троицу и отправить пленных и раненых в Аскалон. Ты не возражаешь?

Генриха удивило, что с ним обращаются как с равным.

— А что с Дарумом? — спросил он.

— Дарум теперь твой, тебе и решать.

— Мой? — Молодой человек пришел в замешательство. — Это очень щедро, дядя!

Даже французов впечатлил столь великодушный жест. За исключением Гуго, который выглядел так, будто его подмывает плюнуть Ричарду под ноги. Король явно наслаждался досадой Бургундца. Но повернувшись снова к Генриху и найдя серыми глазами его небесно-голубой взгляд, он вложил в них посыл, более красноречивый, чем любые слова.

— В конце концов, это теперь твое королевство, — сказал Львиное Сердце. — Разве не так?

— Так. — Генрих не отвел взора. — Мое.