Львица по имени Лола

— Игорь вернулся.

— Девочка моя… — кисти шали прошелестели по столу, когда Алла Максимовна обняла Дину. И девушка доверчиво прижалась к ее плечу. — Может быть…

— Я справляюсь, — потом выдохнув и тверже. — Я, правда, справляюсь. И справлюсь. Все нормально.

Они еще поговорил о пустяках, а потом Дина убежала на занятия, а Алла Максимовна вернулась к остывшему чаю и плану лекций. Когда тебе за семьдесят, много ли ты можешь? А сердце болит, так болит за эту чудесную девочку.

***

— Ну, Диночка, не будь букой… — уже немного шершавая щека трется о тонкую девичью шею. Дина наклоняет голову, поводит плечами — изо всех сил дает понять, как ей это неприятно. Втуне. Он игнорирует.

— Игорь, я же тебе сказала… — приходится все-таки говорить.

— Ты соврала, — мужские губы оставляют влажный след на шее, под ухом. А руки вдруг накрывают маленькие твердые груди. Сжимают. — Соврала, негодная девчонка…

— Игорь, пожалуйста, — всхлипывает и пытается судорожно подавить невесть откуда взявшуюся панику. Он это тоже чувствует. Опускает руки, разворачивает за плечи лицом к себе.

— Дина, девочка моя, в чем дело? — голос тихий и будто мягкий, но темные глаза смотрят цепко. Безжалостно.

— Ни в чем.

Так я тебе и поверил. Детка, я ворочал большими деньгами, когда ты ходила в памперс по-большому.

— Ты не любишь меня больше, Дина? — большой палец мужской руки очерчивает девичьи скулу, губы, подборок. — Я тебе неприятен? Слишком стар для тебя?

— Ну что ты!

Отлично. Чувство вины еще срабатывает, на нем и будем держаться.

— Я лысый, мне пятьдесят три, тело мое не выдерживает никакого сравнение с телами молодых двадцатилетних жеребцов…

— Перестань! Как ты можешь такое говорить! — а вот это искренне, без вранья. И славно.

— Тогда что? — снова прижимая к себе, по-хозяйски, плотно. — Почему ты избегаешь меня?

— Я не избегаю…

— Вот и отлично.

В спине что-то болезненно стрельнуло. Но он проигнорировал. И патетически донес девушку по лестнице в спальню на второй этаж. Девочки в двадцать любят романтические жесты.

***

Что в таких случаях советовали в викторианскую эпоху? Закрой глаза и думай об Англии? А если ты не британская подданная? А, скажем, гражданин Российской Федерации с корнями, уходящими в Веймарскую республику? И им тоже об Англии думать?

Теперь, после нескольких разговоров с Аллой Максимовной, Дина отчетливо осознала, что в такие моменты ее настигало раздвоение личности.

Одна ее часть была с Игорем. Под ним. Получала удовольствие — пусть на уровне одной физиологии, но все же. Игорь с физиологией был на «ты», и белых пятен для него там не было. Дина была обречена удовольствие. Как вскрытая лягушка, которую бьют гальваническим током в определенные места — и лягушачьи лапки дрыгаются.

А другая часть глядела на это все словно бы со стороны. Или даже, возможно, — сверху. И ей, этой части, было и противно, и больно, и гадко до омерзения, и грустно до слез. Но слез не было. В процессе — никогда. Потом — всегда.

Вот и сейчас — о чем думать, когда мужские губы скользят по животу к развилке раздвинутых бедер? Игорь знает, что делать, и тело отреагирует неизбежно, как реагирует уже не один год. А что делать голове? Думать об Англии? О Германии? О России? Да о чем угодно. В конце концов, в эту сессию — экзамен по истории. Можно вспоминать даты правления и основные события правления Доброй Бесс. Этим можно занять голову.

А сердце… Сердце занять нечем. И некем. Все, что ему дорого — на Новодевичьем.

Под прикосновениями умелых мужских губ девичье тело вздрагивает. Он считает это удовольствием. У нее перед глазами — распотрошенная лягушка. Даже позы похожи.

— Дина, девочка моя… — хрипло и нависая над ней. — Какая же ты сладенькая…

Как же это пошло…

Он берет ее резко и грубо. Но ее всхлип — не от этого.

Он замирает.

— Что, опять?

Да, опять. Это гадкое слово, которое она старается не произносить даже вслух. Игорю оно тоже не нравится. Они предпочитают это называть обтекаемо: «проблема».

Разрыдаться бы сейчас. Чтобы он вышел из нее. Чтобы прекратились эти боль и унижение. Но Дина этого не делает. Не сегодня — так завтра. Не завтра, так послезавтра. Она обречена на это. Это ее плата — только она не понимает пока, за что. Но надо платить. И платить исправно.

— Ничего, — едва слышно. — Я потреплю.

В конце концов, ему пятьдесят три. И он уже не делает это долго. С каждым годом все быстрее. И все меньше времени на ее мучения.

Лежать. Прикусить губу. Смотреть в потолок. Слушать шумное сопение. И думать об Англии. О дочери Генриха Восьмого. Королева-девственница. Вот она молодец — смогла. А Дина…

Поморщиться от громкого стона на ухо. Пережить благодарный поцелуй в щеку. Облегченно вздохнуть, когда мужчина слезет с нее. Отвернуться лицам к стене и незаметно вытереть слезы о подушку.

***

— Может быть, стоит показаться врачу?

Дина сначала молчит какое-то время, раскладывая воздушный омлет по тарелкам. Садится за стол, принимается за еду. И лишь потом отвечает — ровно, безразлично.

— Зачем? — и плечами пожимает, усиливая эффект от слов. — Мы там уже были. Ты почему не ешь? Невкусно?