Но не только русские военнопленные становились во Львове объектами мести. Уже в первые дни после возвращения австрийцев очень многие жители, которые с энтузиазмом приветствовали входившие в город австрийские войска, почувствовали себя в освобожденном Львове весьма неуютно.
Как вспоминал Юзеф Бялыня-Холодецкий:
При подходе ко Львову австрийских войск члены галицко-русского движения и другие люди, активно сотрудничавшие с русской властью, из города эвакуировались, хорошо представляя себе по опыту 1914 года, что их ждет в случае попадания в руки австрийцев. Те же, которые остались во Львове, очевидно, никакой вины перед австрийской властью за собой не чувствовали.
Но ведь русские находились во Львове около десяти месяцев. И за это время, хотел кто, или не хотел, но должен был с ними общаться. Один продавал им товар, другой ответил на вопрос, третий сдал квартиру. А из таких неизбежных отношений доносчики выстраивали обвинения в сотрудничестве с врагом. Но даже если человек вообще не вступал в отношения с русскими, это вовсе не гарантировало ему безопасность. Любой мог стать жертвой ложного доноса. Арестовать могли прямо на улице.
Уже на пятый день после вступления во Львов австрийских войск газета “Dziennik Polski” сообщала:
В дальнейшем доносительство приняло во Львове такие масштабы, что в начале 1916 года организация львовского мещанства “Koło mieszczańskie” направила в Вену депутацию, которая вручила министру внутренних дел князю Гогенлоэ “мемориал”, в котором львовское мещанство требовало от министра защиты своей гражданской чести и принятия самых решительных мер против доносительства, так как сумма всех этих доносов
Итак, в первые дни после возвращения австрийцев, жители Львова, многие из которых радостно приветствовали освободителей, оказались под угрозой репрессий, вызванных массовым распространением доносительства. Причем жертвой доноса мог стать любой, вполне лояльный по отношению к австрийской власти человек, если у него были недоброжелатели среди соседей или знакомых.