Львы Аль-Рассана

– Прочти ту поэму, Сефари. Мы хотим еще раз послушать эти стихи. – Альмалик взял следующий апельсин у подскочившего раба и начал рассеянно его чистить.

Человек, к которому он обратился, был незначительным поэтом, уже не молодым, больше уважаемым за свою декламацию и напевный голос, чем за то, что написал сам. Он неуверенно вышел вперед с того места, где стоял, полускрытый за одной из пятидесяти шести колонн зала. В такой момент не особенно желательно привлекать к себе внимание. Кроме того, «та поэма», как все уже знали, была последним посланием правителю от того печально известного и прославленного человека, которого каид столь безуспешно разыскивал по всему Аль-Рассану. При данных обстоятельствах Сефари ибн Дюнаш с гораздо большей радостью оказался бы в другом месте.

К счастью, он был трезв, что не часто случалось с ибн Дюнашем. Конечно, алкоголь для ашаритов находился под запретом, но также под запретом были женщины джадитов и киндатов, мальчики, танцы, не религиозная музыка и многие восхитительные блюда. Сефари ибн Дюнаш теперь уже не плясал. И надеялся, что это послужит ему оправданием перед ваджи за все остальное, если кто-нибудь из них станет укорять его в прегрешениях.

Но в данный момент он боялся не ваджи. В Картаде Альмалика следовало больше опасаться карающей руки мирской власти. Эта рука мирской власти сейчас спокойно лежала на коленях правителя, который ждал чтения Сефари. Стихи не были льстивыми, а повелитель пребывал в дурном настроении. Эти предзнаменования даже отдаленно не напоминали благоприятные. Поэт нервно откашлялся и приготовился начать.

По какой-то причине раб с корзинкой апельсинов выбрал именно этот момент, чтобы снова подойти к возвышению. Он остановился прямо между Сефари и правителем, а потом опустился на колени перед Альмаликом. Сефари ничего не мог видеть, но остальные присутствующие теперь заметили то, что раб, по-видимому, увидел первым: королю внезапно стало очень плохо.

Женщина, Забира, быстро отложила свой инструмент и встала. Сделала шаг к возвышению и замерла неподвижно. В то же мгновение правитель Картады неловко сполз на бок среди подушек и лежал, облокотившись на одну руку. Вторая его рука судорожно вцепилась в грудь в области сердца. Глаза его были широко раскрыты и смотрели в никуда. Раб, стоявший к нему ближе всех, казался парализованным и застыл прямо перед Альмаликом. Он уже отложил в сторону свою корзинку с апельсинами и теперь не шевелился. Правитель открыл рот, но не издал ни звука.

Собственно говоря, это были хорошо известные признаки отравления фиджаной: от нее перехватывает горло как раз перед тем, как яд достигает сердца. Поэтому никто из свидетелей, кроме раба, стоящего на коленях прямо перед ним, так и не узнал, понял ли умирающий правитель Картады, перед тем как потерял сознание и жизнь и ушел к Ашару среди звезд, что у раба, который все утро подавал ему апельсины, были удивительно синие, ясные глаза.

Внезапно рука правителя подломилась, и Альмалик, широко открыв рот, беззвучно рухнул на россыпь ярких подушек. Тут кто-то вскрикнул, и этот крик эхом отразился среди колонн. Зазвенели голоса перепуганных людей.

– Ашар и бог проявили милосердие, – сказал раб, поднимаясь и поворачиваясь лицом к придворным и потрясенному поэту, стоящему перед возвышением. – Мне очень не хотелось еще раз слушать эту поэму. – Он прижал руку к груди, словно извиняясь. – Я написал ее в большой спешке, видите ли, и в ней есть неудачные выражения.

– Аммар ибн Хайран! – заикаясь, пробормотал Сефари без особой необходимости.

Недавний раб хладнокровно разматывал свой шафрановый тюрбан. Он сделал кожу смуглой, но больше никак не замаскировался: никто не обращает пристального внимания на рабов.

– Я очень надеюсь, что он меня узнал, – произнес ибн Хайран задумчивым тоном. – Думаю, узнал. – И бросил ткань тюрбана на подушки. Он выглядел абсолютно спокойным, стоя возле возвышения, на котором распростерся с открытым ртом умерший неприглядной смертью самый могущественный правитель Аль-Рассана.

В этот момент все придворные, как один, посмотрели на стоящих у дверей мувардийцев, единственных в зале людей с оружием. Люди с закутанными лицами проявили необъяснимую безучастность к тому, что произошло. Ибн Хайран заметил направление взглядов.

– Наемники, – мрачно произнес он, – это наемники.

Он не прибавил, хоть и мог бы, что воины из племени пустыни не отвели бы и секунды времени в своих молитвах этому только что умершему развращенному мирянину, который был хуже неверного. С точки зрения мувардийцев, все правители Аль-Рассана заслуживали примерно одинаковой судьбы. Если бы они все убили друг друга, звездные видения Ашара могли бы воплотиться на этой земле.

Тут один из людей с закутанными лицами вышел вперед, к возвышению. Он прошел мимо Забиры, которая продолжала стоять неподвижно, прижав ладони ко рту.

– Не совсем, – тихо ответил он, но его слова были услышаны, и их запомнили.