Львы Сицилии. Закат империи

Мужчина, открывший дверь, жестом приглашает ее войти. Франка знакома с профессором Бастьянелли, их римским доктором. В воздухе повисает напряжение. Невозмутимый доктор берет шляпу, сумку и вежливо прощается. Франка и Иньяцио остаются одни.

Франка снимает шляпку и манто, стягивает перчатки. На ней красивое коричневое платье и простая нитка жемчуга на шее. Она подвигает кресло к кровати, кладет скрещенные руки на колени и долго смотрит на мужа.

Иньяцио не отводит взгляда.

– Прости меня. Доставил тебе еще и эту неприятность, – наконец говорит он и опускает голову.

– Не хуже предыдущих. По правде говоря, я испугалась больше за тебя, остальное меня не интересует, – отвечает Франка с натянутой улыбкой.

При виде такой реакции, ее глаз, полных смиренной грусти, Иньяцио испытывает чувство, которое последнее время ему приходится переживать все чаще: чувство вины. Всю жизнь он пытался подавить в себе это неприятное ощущение, избавиться от него. Ему удалось и до сих пор удается сопротивляться, если речь идет о ситуации – все более нестабильной – с его предприятиями. Но с Франкой – совсем другое дело. Сейчас чувство вины схватило его за горло, сдавило ему грудь, душит его.

– Мне жаль, – говорит он, проводит рукой по покрывалу, рисует пальцем воображаемый узор. – Когда Джиберто, муж Веры, узнал о нас… Ну вот, знаю, что тебе больно слышать такое от меня…

Лицо Франки бесстрастно.

Иньяцио продолжает:

– Он набросился на меня здесь, в холле отеля, несколько дней назад и вызвал на дуэль. Я… не мог отказаться.

Иньяцио медленно поднимается, превозмогая головокружение. Рана в висок не серьезная, но болезненная.

– Мы назначили встречу на вилле Анциани позавчера, как я сказал тебе по телефону. Мы дрались на шпагах. Он был взбешен и дрался как черт. Как будто хотел если не убить, то изувечить меня.

И тогда Франка смеется. Смеется раскатисто, долго, прикрыв рот обеими руками.

– Боже мой, какие смешные вы, мужчины! – восклицает она, наконец отсмеявшись.

Иньяцио испуганно смотрит на нее. Не лишилась ли его жена рассудка?

Франка встряхивает головой. Она уже не смеется, но улыбается, и в ее улыбке горечь и недоверие находятся в идеальном соотношении.

– Дуэль на шпагах, как в каком-нибудь романе для горничных. И Джиберто, который решил защитить свою честь после… Сколько времени вы уже вместе? Четыре года? – Она смотрит на руки, теребит обручальное кольцо. – Если бы я вызывала на дуэль каждую женщину, с которой ты имел отношения, половина наших знакомых была бы убита или ранена… Или убили бы меня. Только мужчины могут вести себя так глупо.

Иньяцио продолжает таращить на нее глаза.

– Что… ты такое говоришь?

– Я говорю, что ты, возможно, не помнишь, сколько у тебя было женщин, но я помню. Тех, про которых я узнавала из слухов, во всяком случае. Мне пришлось научиться улыбаться, пожимать плечами, как будто это в порядке вещей, что у моего мужа любовные интрижки следуют одна за другой. Десятками. И знаешь что? – Франка поднимает на Иньяцио глаза, ее зеленые глаза сейчас ясные, почти спокойные. – Я так часто делала вид, что мне это не важно, что в конце концов мне и правда это стало не важно.

Иньяцио подходит к столику, берет коньяк, наливает себе рюмку.

– При этом я всегда возвращался к тебе.

– Потому что некуда было идти.

– Не говори глупостей, ты всегда была моей опорой.

Франка встает, подходит к нему.

– Хватит лгать, Иньяцио. Можешь дурачить кого угодно, только не меня. Я слишком устала от всего этого. Я была наивной девушкой, когда выходила за тебя замуж. Наверное, и ты был полон надежд… Знаешь, я скучаю по той молодой женщине, уверенной, что ее единственное предназначение – находиться рядом со своим мужем и любить его во что бы то ни стало. Сколько я боролась и терпела, чтобы чувствовать себя достойной тебя, твоего имени… чтобы быть Флорио.

В голосе – металл, которого раньше никогда не было.

– Франка…

– Ты никогда не посвящал меня в свои дела, никогда не рассказывал, что обсуждаешь со своими политическими соратниками в Риме или в Палермо. Долгие годы мне казалось, что так и должно быть, к тому же я не знала женщин, которых бы мужья посвящали в свои дела. Я была твоей женой, и на мне лежали другие социальные обязанности, женщине моего положения было не до́лжно интересоваться такими вещами. Но теперь… – Она медлит, очевидно, последующие слова даются ей тяжело. – Теперь я знаю, что с Верой ты делишься всем. Нет, не отрицай, я знаю, это она советовала, как тебе поступить в том или ином случае. Даже Винченцо подтвердил.