Львы Сицилии. Закат империи

Оливы на Сицилии, наряду с цитрусовыми, самые популярные деревья. Нет ни одного сада или огорода, где бы они не росли. Некоторые из них были не выше кустарника в 827 году, когда арабы завоевали Сицилию; они все еще росли летом 1038 года, когда на острове высадились норманны; росли и в 1282 году, когда вспыхнуло восстание против Анжуйской династии; росли и в 1516 году, когда прибыли испанцы; и в 1860 году, когда на остров ступил Гарибальди…

Творения древние, смиренные, монументальные, священные.

Перед входом на виллу Флорио в Оливуцце продолжает жить единственное оливковое дерево. Кажется, оно предоставлено самому себе: пленник бетонного вазона, в котором ему тесно, тянет одичавшие ветви к парковке у дома.

Последний немой свидетель истории трагической и прекрасной.

* * *

В декабре 1883 года Иньяцио встретил в коридорах сената Абеле Дамиани. Уроженец Марсалы, бывший гарибальдиец, а ныне член парламента, Дамиани во всех отношениях человек своего времени, даже внешне: пышные усы, кустистые брови.

– Сенатор! К вам можно так обращаться?

Иньяцио раскрывает руки для объятий, смеется и отвечает:

– Вам можно.

Мраморный пол отражает их обнявшиеся фигуры, стены отражают их смех.

– Можете называть меня, как вам угодно, Дамиани.

– Дон Иньяцио, вот так встреча! На континенте! – восклицает Дамиани, потирая руки. – Я бы даже сказал, в самом сердце итальянского королевства! – добавляет он со смехом.

В Палаццо Мадама, некогда принадлежавшем семье Медичи, с 1871 года разместилась верхняя палата Королевства Италия, хотя, чтобы сократить расходы, Криспи неоднократно пытался объединить две палаты парламента под одной крышей. Выбор был сделан комиссией: после долгих споров остановились на здании, которое называлось так же, как и дворец в Турине, где находилась первая резиденция сената. Сенат переехал в Рим, но все осталось как было: в Палаццо Мадама заседают не сенаторы, избранные народом, а принцы Савойской династии по достижении двадцати одного года, а также счастливчики, избранные королем и назначенные пожизненно в сенаторы, если им исполнилось сорок лет и они относятся к одной из двадцати категорий, перечисленных в статье 33 Альбертинского статута: министры и послы, офицеры «сухопутные и морские», судьи и адвокаты. А также «лица, которые в течение трех лет уплачивали три тысячи лир прямого налога со своего имущества или своего промышленного предприятия»[10].

Такие, как Иньяцио Флорио.

Дамиани отступает назад, смотрит на Иньяцио, разводит руками:

– От всей души поздравляю, дон Иньяцио! Наконец-то здесь появился человек, разбирающийся в экономике страны!

Иньяцио скоро исполнится сорок пять лет. Его взгляд, как обычно, сдержан и невозмутим – кажется, его невозможно вывести из себя.

– Куда направляетесь? Если, конечно, позволите поинтересоваться… – Дамиани понижает голос, теребя золотую цепочку от часов.

Проходящие мимо клерки и рассыльные почти не обращают на них внимания. В Палаццо Мадама так много сицилийцев, что никто не удивляется, когда слышит разговор на диалекте.

Иньяцио кивает подбородком на кабинеты в конце коридора:

– К Криспи.

– Я только что оттуда. С радостью вас провожу.

Абеле Дамиани идет рядом с Иньяцио, они тихо беседуют меж собой.

– Он очень переживает из-за дела Мальяни и имеет зуб на Депретиса, который выдвигал его на должность министра финансов. Этот Мальяни ни на что не годен. Согласитесь, Мальяни даже бумажки не способен носить, не говоря уж о том, чтобы заниматься финансами!

– Депретис знает, кого брать себе в кабинет, – говорит Иньяцио очень тихо, почти шепотом. – Гроза морей.

Дамиани останавливается перед дверью, стучит.

– Здесь все акулы, дон Иньяцио.

– Входите! – отвечает громоподобный голос с плохо скрываемым раздражением.

Иньяцио входит в кабинет, следом за ним Дамиани.

Криспи сидит за столом, погрузившись в чтение бумаг, и не смотрит на вошедших. В холодном декабрьском свете его жесткие усы кажутся совсем седыми. На столе кипы бумаг, открытые папки, карандаши и перья, с которых капают чернила, скомканные черновики. Перед ним худощавый юноша с курчавой бородкой, в очках с металлической оправой, который что-то записывает, склонив голову.

– И чтоб ничего не выдумывали! – диктует Криспи. – Бумаги по бюджету должны быть представлены заранее. Не хватало еще, чтобы…

– Адвокат Криспи! Всегда приятно видеть ваш боевой настрой!

Криспи вздрагивает, порывисто встает:

– Дон Иньяцио! Вы уже здесь?

Иньяцио подходит к Криспи, секретарь почтительно отодвигается в сторонку. За рукопожатием следует обмен дежурными фразами, негромкими, вполголоса. Иньяцио твердо усвоил одно: даже у стен есть уши, они слышат то, что хотят услышать.

Дамиани мешкает, стоит рядом, ловит обрывки фраз. Он все понимает.

– Ладно, теперь я могу откланяться, – говорит он с кривой улыбкой. – Дон Иньяцио, всегда к вашим услугам.

Он выходит из кабинета, оставляя дверь открытой. Молчаливое приглашение, которого секретарь, похоже, не понимает или, возможно, ждет, что скажет адвокат. Тот бросает на него раздраженный взгляд.