Львы Сицилии. Закат империи

Прошло почти два года, как Джованна потеряла мужа, она до сих пор носит траурное платье из атласа и бархата и жемчужный браслет. Темное пятно среди цветов, доставленных сюда по просьбе Иньяцио из оранжерей доброй половины Италии. Она чувствует себя лишней, как будто жизнь вышла из-под ее контроля, а она ничего не может с этим поделать. Не такой партии хотела она для сына. И не только потому, что бракосочетание состоится в чужом городе, вдали от Палермо, вдали от друзей, в этой убогой церкви, от вида которой у Джованны сжалось сердце. Как будто мы сбежали из дома, думает она, в каком-то смысле так оно и есть.

В Палермо никуда не деться от осуждающих взоров, от пересудов, от небрежно брошенных, как камни, тяжелых слов. Наивно думать, что можно остаться незамеченным, укрыться от язвительных комментариев; такое простодушие дорого стоит. И чем аппетитнее сплетни, тем больше раздувается самолюбие того, кто их распространяет.

Поэтому слухи о том, что Иньяцио увивается за Франкой, неизбежно достигли ушей Джованны, просочились через стену скорби по ушедшему мужу. Эти слухи не давали Джованне покоя, так что пришлось просить донну Чиччу выяснить, не грозит ли этот флирт стать чем-то серьезным.

Донна Чичча так быстро принесла сведения о добродетелях Франки, что Джованна лишилась дара речи. Молодых людей часто видели вместе, ходили даже слухи, порочащие девушку из хорошей семьи. Но еще больше озадачило Джованну то, что Иньяцио совершенно спокойно подтвердил: он влюблен в Франку, они встречаются уже давно, хотя родители девушки против.

Он говорил решительно, глаза его блестели, и это глубоко встревожило мать, потому что она в очередной раз поняла, что сын вырос и больше не слушает ее советов.

Еще он сказал Джованне, что Франка – тот самый человек, который ему нужен.

– Я это чувствую, мама: никто не смотрит на меня так, как она.

Сказал, что хочет на ней жениться, только с ней он чувствует себя легко и счастливо; что он устал жить в этом доме, который после смерти отца стал тяжелым, мрачным; что он хочет радоваться, любить, а не только думать о работе и о мертвецах, которые, как призраки, продолжают его преследовать.

Это уже слишком! Да как он посмел упрекнуть ее в том, что она продолжает испытывать боль утраты? Джованна тогда напомнила сыну о его любовных похождениях в Европе, о деньгах – огромных, баснословных! – потраченных на вечеринки, на путешествия, упрекнула его в недостойном поведении, неуважении к памяти отца, неблагодарности по отношению к нему и к ней самой. Она даже намекнула, что для семейства Якона это будет брак по расчету: да, у них есть дворянский титул, но и куча долгов. Всем хорошо известно, что у отца Франки дела идут из рук вон плохо, семья не может платить по счетам.

– В Палермо у всех долги, maman, – лишь пожал плечами в ответ Иньяцио. И снова стал говорить о том, что Франка будет для него идеальной женой. Спорить было бесполезно.

Джованна решила вести себя так, как умела, точнее, как было принято в приличном обществе. Не торопилась, выжидала, когда увлечение сына пройдет. Все отрицала, всем говорила о безупречном поведении Иньяцио и о том, что девушка сама виновата: легкомысленная, она неосторожно поддалась чарам Иньяцио, у которого, как известно, репутация завзятого ловеласа.

Все напрасно. Палермо продолжал следить за развитием сюжета, Франка и Иньяцио были у всех на устах. В роскошных гостиных, прикрывшись веерами, любезно приподнимая шляпы, толкая собеседника локтем, сально усмехаясь, болтали о них и об их тайных свиданиях.

Однако случилось непредвиденное: семье Франки пришлось переехать на некоторое время в Ливорно, вероятно, из-за слишком настойчивых кредиторов. По крайней мере, так говорили.

Джованна с облегчением вздохнула. Она надеялась, что огонь, в который не подбрасывать дров, быстро потухнет и что Иньяцио найдет другую девушку для развлечений.

Но этого не произошло.

* * *

– Конечно, я бы хотела, чтобы свадьбу сыграли в Палермо, но пусть так. Главное, чтобы моя Франка была счастлива.

Костанца Якона Нотабартоло ди Виллароза, баронесса Сан-Джулиано, сжимает руку племянницы, Франчески ди Виллароза, сидящей рядом с ней в карете. Девушка кивает.

– Да… – тихо говорит она, поджав тонкие губы и опустив голову, отчего лицо становится неразличимо в полумраке кареты.

На ней черное платье. Траур.

Она овдовела в неполных двадцать лет. Ее мужа, тосканского дворянина Америго Гонди, через три месяца после свадьбы унесла страшная болезнь; лечение и благодатный воздух окрестностей Палермо, куда они переехали в надежде на улучшение, не помогли. Америго, понимая, что жить ему осталось мало, захотел провести свои последние дни в Виареджо, куда его и перевез один из пароходов Флорио по распоряжению Иньяцио, знавшего о том, что Франческу и Франку связывает нечто большее, чем родственные узы. Франческа согласилась приехать на свадьбу кузины, ведь этот праздник для нее – луч света в кромешной тьме, в которой она оказалась.