Лыбедь (сборник)

– Вот ведь незадача… – Волок нахмурился и понизил голос. – Вроде и неплоха твоя лошадь, княжна, да и весу в тебе чуть. Однако ж она устала. Погляжу я на стоянке, что с ней, вон как дышит неладно. А ты б перебралась пока в сани: все ж кобыле легче.

Чувство горячей благодарности к Волоку обдало жаром сердце.

– Коли ты советуешь, ладно, – с ложной неохотой ответила Лыбедь.

Надо бы в пустые, да она забралась в груженые сани. С наслаждением вытянула ноги, дрожащие, словно прошитые стежками мелких судорог. Мешки, на которые легла она, как на подушки, были жесткими, но сладко пахли гречихой и жизнью. Небо было ясное, без единого облачка. Лыбедь не сводила глаз с сияющей его голубизны.

* * *

Будь ты хоть трижды на княжении, а коли родилась в женской доле, так надо уметь прясть и ткать. Тут уж не поспоришь. Вот и снует челнок от одного края деревянной рамы к другому, словно вправду меж берегами реки. Снует, тянет за собой блескучую льняную нить. Нырнул – вынырнул, нырнул – вынырнул, пошел обратно. Дело скучное, да не слишком. Проходишь мимо станка – прибавила полотна пальца на три, дальше побежала. Полотно растет между делом: назначенного времени для тканья в сутках нет. Но и забывать не след: тканина на станке пылится лишь у худой хозяйки.

Еще на палец прибавить – и можно бежать на псарню. Славно ощенилась лучшая сука – та, что с подпалинами. Один другого лучше щенки, а смешные!.. Пятнистого надо себе оставить.

– Княжна, слышь, княжна!

От ключницы Пракседы веяло морозом, но выходила она, видно по всему, недалеко. Холод источали рубаха, запона[9], волосы – стало быть, не надевала ни мехов, ни плата.

– Чего тебе? – Лыбедь закрепила нить. Чего б ни было, а, похоже, другое дело ей нашлось.

– В дружинную горницу тебя просят. Спустишься?

– Кто?

– Да Дулеб. Там вишь… Изверги пришли.

– Изверги? – Лыбедь свела на переносице белесые брови. – Ладно, спущусь сейчас.

Поправляя косу перед бронзовым, в две ладони, зеркальцем (редкая привозная вещь), Лыбедь задавалась вопросом: к чему ей надлежит быть готовой? Изверги, люди, что не хотят видеть над собой князей и рода, не платят дани, отказываясь от защиты, редко имеют дело до князей. В город они приходят только разве выменивать одно на другое – мясо, мед и мех на соль и хлеб. А не такие уж они между тем храбрецы. Селятся изверги в такой чащобе, что ни один степняк не проберется. Полей опять же не распахивают, чтоб не привлекать врага на открытое место. Что им грозит? Медведь-шатун? Случается, а все не вражье нашествие.

Нет, заранее не угадать. Держи ухо востро, княжна Киева!

Темная, низкая, но большая горница была зимой любимым местом дружинников, особенно вечерами. Тут сушилось дерево для выделки оружия, тут вечно кто-нибудь занимался мелкой и серьезной починкой, под неспешные разговоры.

Друг другу супротив вдоль стен тянулись две очень длинные скамьи. Под торцовой же стеной стояла скамья короткая – на троих человек, не боле. Высокая резная скамья. Прямо к ней и вышла Лыбедь, пробравшаяся в горницу внутренним переходом.

Девочку заметили не сразу – сперва ближние, после остальные. Дружинники приумолкли.

Лыбедь села на середину скамьи – на место Кия.

Извергов было трое, хотя казалось – много больше. Рослые, мохнатые, омедвежевшие, взгляд исподлобья. Похожи, как братья, но кто их знает… Надо думать, извергают себя из роду-племени люди одной складки – угрюмые, диковатые.

Трое не спеша приблизились к Лыбеди. Не дивятся, знают, невольно отметила девочка.

– Здрава будь, княжна! – вымолвил, видимо, старший. – Звать меня Вавилой, а со мной – Сила и Жила. Мы держим чащу от Синь-озерка до реки Медвянки. Десять очагов у нас, так и чаща поделена на десять пушных делянок.

– Здравы будьте, Вавила-изверг и Жила с Силою, – ответила Лыбедь неспешно. – Хорошо ль добрались до Киева, ладно ль вас здесь потчевали?

– Прости, княжна, не с таким мы делом, чтоб хлеб твой есть, – уронил Вавила.

– Так говори, с чем пришел. – Понимая, что разговор делается труден, Лыбедь выбрала Вавилу и обращалась теперь только к нему.

– Дружинник твой, Рябень, повадился брать куницу и соболя на наших заимках.

Прежде чем ответить, Лыбедь незаметно окинула горницу взглядом. Среди дружинников, стоявших за спинами извергов, Рябеня не было.

– Ты удивил меня, Вавила! – Девочка рассмеялась – чуть-чуть. – Уж не суда ли ты хочешь над этим дружинником? Разве вы подвластны нашей Правде[10]?

– Нет. – Слово упало, как камень. Некоторое время Вавила молчал, выжидая. – Я не зову его на твой суд.

– Так чего ж тебе надобно? – Лыбедь не сумела сдержать удивления.

– Мы не можем позволить чужим брать нашу пушнину. Мы потолковали меж собой и порешили. Пусть знает Рябень-дружинник: его убьет тот, на чью землю он сунется за добычей.

– Погоди! – Лыбедь привстала. – Вавила, неужто тебе не внятно? Если от рук изверга падет дружинник, тут уж вступит закон Киева. Тут заговорит наша Правда. Мы потребуем выдать убийцу на суд! А коли не выдадите добром, мы придем за Синь-озерко. Где десяти мужам устоять?

– Мы не устоим вдесятером.

– Так что же?