Лже-Нерон. Иеффай и его дочь [сборник Литрес]

Вошел Елеад. Выглядел он иначе, чем ожидал Иеффай. Осанка и внешность его были ничем не примечательны, глаза умные, с поволокой, лицо белое, обрамленное короткой бородкой. Он был молод для своей должности, на вид, пожалуй, меньше пятидесяти. Платье неброского бурого цвета, но из дорогой ткани, хорошо сидело на его полноватой фигуре. Иеффай ни за что не угадал бы в нем священника Ягве – у тех вид обычно неряшливый, а жесты размашистые. Этот ефремлянин из Шилома был похож скорее на холеного вавилонянина, некогда попавшего к нему в плен, на принца Гудеа.

Какое-то время они постояли, молча разглядывая друг друга. Потом Елеад поклонился и поздоровался. Но «ш» в слове «шолом», как и все ефремляне, выговорить не мог, и получилось «солом». Тут произошло то, чего с Иеффаем уже давно не случалось: он рассмеялся. И смеялся долго, раскатисто, от души. Припомнились ему и слышанные в юности шутки, высмеивавшие потешный выговор ефремлян, и недавний случай у переправы, когда ефремляне выдали себя словом «сибболет»; не в силах с собой совладать, он буквально давился от хохота.

Священник Елеад, в общем-то, был готов к тому, что его не встретят достойно и прилично, как полагается; но такого приема не ожидал. От обиды кровь бросилась ему в голову; но он тут же вспомнил о своем намерении не упускать из виду главного: благо Израиля зависит от помощи Иеффая. К тому же он догадался: этот безудержный смех не имел никакого отношения ни к народу Ефрема, ни к нему лично и был вызван, видимо, каким-то воспоминанием, то ли кровавым, то ли просто забавным. И Елеад выдержал смех Иеффая, спокойно выжидая, когда приступ пройдет. Овладев собою, Иеффай сказал:

– Прости, у меня и в мыслях не было обидеть гостя.

Он подошел поближе, поздоровался с Елеадом, слегка приобняв и едва коснувшись губами его бороды, после чего предложил присесть на циновку.

– Думается, – начал он разговор, – не по своей охоте пришел ты ко мне после всего, что стряслось с вашими на этом берегу Иордана. Видимо, нужда заставила.

– Да, великая нужда, – подтвердил Елеад. – Впервые со времен Деворы цари и города Ханаана объединились против нас. Они превосходят нас числом и оружием. Тебе тоже вряд ли придется по вкусу, если хананеи истребят западный Израиль: тогда враги у тебя будут не только на востоке, но и на западе.

Иеффай возразил спокойно, почти небрежно:

– Враги были у меня на севере, на юге и даже в собственном доме, что тебе наверняка известно. Но я с ними справился.

Елеад задумчиво поглядел на него и сказал:

– Ты сражался как слуга Ягве. Ягве – Бог не только Галаада, он Бог всего Израиля. Я пришел к тебе как к военачальнику Ягве.

– Тут ты ошибся, – ответил Иеффай. – Я не тот человек, который тебе нужен. Мои долги Ягве оплачены сполна. Я больше не слуга ему, и мне нет нужды за него воевать. Мы с ним квиты.

Елеада так и подмывало ответить вежливой насмешкой на грубость мужлана, но он не мог себе это позволить. Он смолчал и, потирая сильными, искусными в письме пальцами одной руки ладонь другой, обдумывал ответ и пристально вглядывался в лицо Иеффая. При всей жесткости оно выдавало усталость. Щеки ввалились, кожа обтянула скулы, и череп мертвого Иеффая проступил сквозь лицо живого. Видно было, что этот человек, боровшийся с Богом, выдохся и не хочет продолжать борьбу; но освободиться от Ягве не может.

– Мне кажется, Иеффай, – сказал наконец священник, – что ты заблуждаешься. Между тобой и Ягве речь идет не о службе, обязанности и долге. Ты не можешь расквитаться с Богом. Ибо ты – часть его.

Страх пронзил Иеффая. Что у него с Ягве одно и то же лицо, не знал никто из людей, кроме Иаалы. Откуда же знал этот чужестранец?

Елеад заметил, что его слова смутили Иеффая. Высоким вкрадчивым голосом, мягко, без всякого нажима, но довольно решительно он продолжал:

– В Израиле нет героя, кроме тебя, а герой – на одну треть Бог. Это знаем мы – те, кто сохраняет в веках деяния Ягве. В тебе больше от Ягве, чем в остальных людях. И кто нападает на Бога, нападает на тебя.

Стараясь скрыть замешательство, Иеффай ответил насмешкой:

– Первосвященник Ефрема, не трудись восхвалять и превозносить меня.

Елеад понял: Иеффай ожесточен и строптив, но умен и умеет думать; сказанное им, Елеадом, пробило брешь в его защите. И Елеад воспрянул духом, изменил тон и рискнул привлечь к себе Иеффая, выложив ему ряд смелых и опасных истин, которые другим могли бы показаться кощунством.

– Меня ничуть не удивляет, – сказал он, – что ты не хочешь признать себя подлинной, гордой частью Ягве. Ты – воин, твой долг – действовать, сражаться; не твое дело размышлять и раздумывать о Боге. Для этого существуем мы, священники. И в Шиломе мы долго и напряженно размышляли о Боге, и, как нам кажется, небезуспешно. Говорю тебе, я убежден: ты – часть Ягве, хочешь ты этого или нет. Ягве живет в тебе, а ты – в нем. Ваалы прочих народов живут в кронах деревьев, в камнях, родниках и священных изображениях, и недалеким людям среди нас наш бог Ягве тоже виден и доступен лишь в таком образе, но истинный Ягве, твой и мой, живет в деяниях Израиля.