Лже-Петр - царь московитов

— От Бориса-то Петровича новое известие пришло! Сей славный наш Аннибал новую победу над Шлиппенбахом одержал в Лифляндии — на сей раз под Гуммельсгофом! Пишет, что одних побитых шведов пять с половиной тысяч, да ещё в лесных болотах потонуло их немало. Наши же всего-то четыре сотни потеряли! Ну, Борис Петрович, угодил! Пушки-то шведские все нам достались. Таперя могу отправиться в Архангельск. Слышно, шведы там что-то снова затевают. Заодно пару кораблей заложить сумею — сильно стосковался я по кораблям!

Бояре молчали. Конечно, победа Андреевского кавалера всем приятна показалась, только те, кто в самозванце признавал лишь шведа, недоумевали по поводу радости его. Многие же так рассуждали: «Ну, а нам-то какое дело? Что швед, что немец, что поляк — лишь бы дело вершилось наше. Он-то думает, что мы его холопы, а на деле же выходит все наоборот… Швед нам служит».

Лже-Петр же бушевал:

— Нет, не холопы вы мне, а друзья в огромном нашем деле, товарищи. Или забыли, что в обращении ко мне слово позорное «холоп» я запретил и велел всем именоваться, что гораздо благозвучнее, рабами? Имена ж сокращенные, вроде Ивашки или Петрушки, отменил тож. Али не слыхали?

— Да слыхали, государь, слыхали… — только уж очень печальный возглас послышался из дальнего угла палаты.

— За поединки смертную казнь положил! — возвысил голос Лже-Петр, как бы спеша убедить подданных в полезности своих деяний. — За одно лишь обнажение шпаги — смерть…

— А мы и раньше-то не больно шпажками баловали, — послышалось со стороны.

— Таперь же и вовсе того не будет! — прорычал Лже-Петр. — Мне дворяне да бояре на службе нужны.

Вдруг все из того же угла послышался тихий вопрос:

— Ладно то, что ты учинил, да вот какой мысли ради, государь, ты насмешки над старыми русскими обычаями содеял? Шутовскую свадьбу устроил, царское платно на князя Ромодановского водрузил, Никитку же Зотова — в патриарха преобразил. Великий грех сие и всем нам, тебе ж особливое, посрамление.

Лже-Петр, дергаясь щекой, бросился туда, откуда несся тихий голос: пожилой уж князь Лука Федорович Долгорукий, судья Казенного приказа, говорил тихо, но твердо, и глядел Лже-Петру прямо в глаза.

Царь затрясся, наклонив голову и будто не зная, что сказать, с минуту смотрел на молчащего Луку Федоровича.

— А затем я над обычаями вашими смеялся, что новую лажу я Россию! Царь я здесь, и без моей персоны вам не обойтись.

Вдруг звонкий, как валдайский колокольчик, раздался чей-то голосок — и откуда появился здесь царевич? В расстегнутом кафтане, с волосенками и по детским-то годам негустыми, лобастый, но узколицый, стоял он посреди палаты, сжав кулачки. В свои двенадцать лет был он роста выше среднего, но на Петра лицом совсем не походил.

— Царь ты… царь! Да Антихрист и самозванец, коего из земли немецкой к нам прислали тому четыре года! Казнить тебя нужно люто, на кол посадить! — И тут лицо мальчика странно дернулось, все перекосилось, глаза его наполнились слезами, уж и потекли по худым щекам крупные неуемные слезы, он промолвил: — Маманю мою милую за что в монастырь упрятал? Антихрист ты, всему народу русскому ненавистный!

Обоими кулаками со злобой какого-то маленького, но храброго и злого зверька принялся колотить Алеша по груди Лже-Петра, и все плакал, и все маманю поминал. Тот же безо всякого труда отбросил бы или даже убил с одного удара, но стоял, как истукан, не в силах ни слова молвить, ни пошевелить рукой.

Безобразной этой сцене положили конец бояре. С решительной лаской, понимая сердце неведомо откуда взявшегося в палате царевича, Бутурлин и Шаховской оторвали от царя подростка, потащили к дверям, — сам идти не хотел, — а пришедший в себя царь орал ему вослед:

— На конюшню подлеца! Пороть, покуда шкура со спины да с жопы не слезет! Ишь, наслушался речей всяких бабок да подпевалок, да юродивых! Отыщу-у! Погодите, узнаю, кто меня антихристом величает, поотрезываю-таки языки поганые, змеиные! Я — царь! Я — нужен России! И я сделаю её великой! Шведов не пожалею…

* * *

«Вот мерзавец! — думал с досадой Шенберг, то и дело поглядывая на царевича Алексея, сидевшего в крытом рыдване, обложенного подушками, когда с пятью батальонами гвардии ехал в Архангельск, куда, по слухам, вновь должны пожаловать корабли шведов. Отдавать своим соплеменникам столь важный порт самозванец не желал, а в деле побывать хотелось, да и по кораблям соскучился морской майор. — Конечно, прав мальчишка — так с матушкой его обойтись! Сей звереныш для меня опасней всего. Он политических выгод бояр ещё не понимает, а подрастет, они ему сами в уши напоют, что-де мол ты законный наследник престола, правь на здоровье, а оного самозванца — на кол. А самозванец-то им Россию отстроить собрался, европейским государем себя восчувствовал. Эх, надо бы как-то присматривать за Алексеем. В опасные дела его посылать стану — изведу, не то не будет мне с ним покоя!»