Лжец

— Привет, Адриан, — сказал Хьюго. — Готов к тому, что тебя расколотят вдребезги?

Они надели белые пиджаки и пошли к площадке.

— Какого рода калитки вы нам приготовили? — спросил Адриан.

— Неплохие, на небольшом уклоне с правой стороны, у павильона.

— И у вас есть боулеры, способные воспользоваться этим уклоном?

— Есть один малыш, умеющий закручивать мяч справа налево, я возлагаю на него большие надежды.

Адриан поморщился: к таким закруткам он свою команду толком не подготовил. Подобный мяч способен пронестись сквозь строй подающих приготовительной школы, как холера сквозь трущобы.

— И финтить умеет?

— Ха-ха!

— Ублюдок.

Он выглядел другим человеком и все-таки тем же самым. Глаза Адриана различали подлинного Картрайта, не так уж и далеко упрятанного под поверхность. За ставшими более резкими чертами он видел гладкие мальчишеские линии, за ставшей более твердой походкой — прежнюю грацию. Память его способна была соскрести четырехлетний налет, восстановив сияющий подлинник. Однако никто другой этого сделать не смог бы.

Если бы рядом была Клэр и Адриан спросил бы ее: "Что ты думаешь об этом мужчине?" — она, вероятно, наморщила бы носик и ответила: "По-моему, он ничего. Только мне всегда казалось, что в блондинах присутствует нечто зловещее".

У каждого свое время, думал Адриан. Ты можешь смотреть на тридцатилетнего человека и знать, что, когда волосы его поседеют, а лицо покроют морщины, он обретет свою наилучшую внешность. Взять того же профессора, Дональда Трефузиса. Подростком он должен был выглядеть смехотворно, ныне же стал самим собой. Другие, чей подлинный возраст составляет лет двадцать пять, стареют гротескно, их лысины и раздавшиеся животы оскорбляют то, чем эти люди были когда-то. Такие есть и в Чартхэме, — лет им пятьдесят или шестьдесят, а истинная их природа улавливается лишь как намек на прежние страстность и силу, проступающие, когда этих людей охватывает волнение. С другой стороны, директору, помпезному господину сорока одного года, еще предстоит дозреть до своих упоительных шестидесяти пяти. Каков его собственный возраст, Адриан представления не имел. Временами ему казалось, что он уже оставил себя позади, в школе, а временами он думал, что наилучшим для него станет упитанный и удовлетворенный средний возраст. Но Хьюго… Хьюго, которого он знал, всегда будет удаляться от своего четырнадцатилетнего совершенства; с каждым проходящим годом свидетельства прежней его красоты отыскивать станет все труднее: золотистые волосы к тридцати поблекнут и истончатся, влажные синие глаза к тридцати пяти станут жестче да такими и останутся.

Хьюго, старина, думал Адриан, сравню ли с летним днем твои черты[125], нотвоевечное лето не поблекнет. В моем воображении ты бессмертен. Человек, шагающий рядом со мной, это просто "Портрет Хьюго Картрайта", стареющего и грубеющего; настоящий Хьюго у меня в голове, и жить он будет так же долго, как я.

— Похоже, мы отбиваем первыми, сэр, — сообщил, выиграв жеребьевку, капитан Нарборо.

— И отлично, Молтхаус, — сказал Хьюго. — Измотать и обескуражить.

— Хочешь продуться, доверься мне, — сказал Хупер. — Виноват, сэр.

— Не будьте штанами, — ответил Адриан. — При той калитке, что нам досталась, лучше отбивать вторыми, время послеполуденное, как раз земля и подсохнет.

И, прежде чем занять свое место за столбиками калитки, Адриан бросил мяч Раддеру, начинающему игру боулеру Чартхэма.

— Помните, Саймон, — сказал он, — по прямой и через всю площадку, вот все, что от вас требуется.