Лжец

Он чувствовал, что хрипловатый голос его не способен пробиться сквозь толстое дерево двери. Руди немного нервничал. Вчера на кухне он испортил прекрасное, похожее на гриб-дождевик зальцбургское суфле, фирменное блюдо отеля, случайно уронив на него вилку и расплющив, а два дня назад — при этом воспоминании Руди покраснел, — два дня назад, в ресторане отеля, он пролил вишневую водку на грудь синьора Мути, знаменитого дирижера. По счастью, maestro был в одной из своих знаменитых черных водолазок, так что пятно получилось почти и не заметное, и все-таки память об этом причиняла Руди боль.

Англичане. Глухие они, что ли?

— Извините!

Руди постучал снова, прижал ухо к двери. И услышал спокойный голос.

— …непристойно и варварски прекрасный, чем-то похожий на зяблика, но куда крупнее и с легким солоноватым послевкусием…

Вот этого Руди понять уже не смог. Слово "прекрасный" было ему определенно знакомо. Английские девушки из останавливавшихся в "Почтамте" семейств часто говорили, что "сегодня прекрасное утро, Руди", что гора, озеро, Schloss[135]"просто прекрасны", а иногда, если ему выпадала удача, что его волосы, глаза и ноги, его Schwanz[136]так "прекрасны". "Прекрасный" — это он понимал, но что же такое "зяблик"? А, конечно! Это такой зеленый овощ, что-то вроде Kohl[137]или Kraut[138], вот что такое зяблик. Странные вещи произносит этот господин.

— …Определенная степень Schadenfreude[139]в таких обстоятельствах, возможно, неизбежна…

"Schadenfreude"! Так он говорит по-немецки. Руди стучал в дверь, пока не ободрал костяшки.

— Entschuldigen Sie bitte, mein Herr. Hier ist der Kellner mit Ihren Getranken![140]

— …Послание, доставленное мотоциклистом. Удивительное новое явление, эти курьеры-наездники…

Больше Руди ждать не мог. Он дважды сглотнул, повернул дверную ручку и вошел.

Прекрасный номер, "Франц-Иосиф". На прошлой неделе его занимал герр Брендель[141], пианист, для него тут установили концертный "Бозендорфер", который до сих пор так и не вынесли. Следовало бы оставить здесь инструмент насовсем, подумал Руди. В соединении с цветами, пачками сигарет и длинными ниспадающими занавесями на окнах он придавал гостиной вид декорации из фильма тридцатых годов. Руди с великой осторожностью поставил поднос на рояль и снова прислушался к английскому голосу.

— …Этот ездок, стоявший на пороге, протягивая папку с прищемленной зажимом бумажкой, которую следовало подписать, напомнил мне, по первости, об имеющемся у меня экземпляре "Опытного рыболова" Исаака Уолтона[142]. Затянутом в кожу, украшенном обильным тиснением, вечной радости…

— Ваши напитки, мой господин.

— …О пакете же, который он мне доставил, я могу сказать только следующее…

Голос доносился из спальни. Руди нервно приблизился к ней.

— …Потрясло до самых основ моего одеяния. Я весь дрожал, от киля до клотика…

Руди поправил галстук-бабочку и легко пристукнул тыльной стороной ладони по полуоткрытой двери спальни.

— Господин, напитки, которые вы заказывали… И тут Руди смолк.

Дверь, в которую он постучал так несильно, отпахнулась, явив его взору сидевшего прислонясь к спинке кровати мужчину, с головы до ног залитого кровью. Лицо мужчины было обращено к письменному столу, на котором стоял маленький радиоприемник.

— …Я полагаю, существуют градации испуга, как существуют градации чего бы то ни было. Если б имелась официально признанная шкала, сравнимая, скажем, со шкалами Бофорта, Моха[143]и Рихтера, и если бы шкала эта была градуирована от единицы до десяти, я сказал бы, что набрал по сей Трефузианской Шкале Презренного Перепуга самое меньшее уверенные 9, 7, — во всяком случае, по оценкам европейских судей. Восточногерманские были бы, вероятно, не столь щедры, но и те не смогли бы дать мне меньше 9, 5 за художественное впечатление…

Руди вцепился в ручку двери и наполовину повис на ней, глядя на мертвеца с невинным изумлением и зачарованностью дитяти, впервые увидевшего ослиную случку.

Кто-то привел его в чувство, постучав в дверь гостиной.

Следом донесся высокий английский голос:

— Мартин! Вы здесь? Мартин!

Руди подскочил на месте. Колдовство, не иначе.

В гостиную вошли двое мужчин, один сребро-власый, другой — примерно тех же лет, что и Руди. Оба улыбались.

— А, лимонная водка на рояле. Любимая отрава Мартина.

Руди ахнул.

— Sie sind… sie sind![144]— выдавил он, тыча пальцем в мужчину постарше.

— Was bin ich?[145]— удивленно спросил тот. Ага, так он немец. Но голос. Голос-то…

Руди указал на спальню:

— Da drinnen sitzt ein Mann![146]

— С ним что-то неладно, Дональд?

— Er ist tot![147]

— О боже, — произнес, устремившись к спальне, Трефузис. — Только не это. Только не это!

Адриан последовал за ним.

— …Дам вам об этом знать — тем, кому оно интересно, разумеется, прочим останется лишь строить догадки. Тем временем, если вы были с нами, то продолжайте быть и даже не думайте с этим покончить.