Лжец

— Впервые в жизни повстречавшись со старейшим другом своего деда, с человеком, о котором он столько слышал, Штефан, естественно, обнял меня и по-дружески запечатлел на моих щеках по поцелую. Мы с ним были puszipajtas, понимаешь? Затем Штефан опустился, чтобы открыть кейс, на колени. В этот-то самый миг из кабинки и выскочили двое полицейских, которые произвели неприятный шум и арест.

— Это силлепс или зевгма?

— Это неуместная выходка и большое неудобство.

— Строго говоря, "удобства" там имелись… Но ты вряд ли можешь винить этих двоих. Вообрази сам: парочка мужчин целуется в уборной, потом один из них встает на колени… о чем мог подумать полицейский?

— О том, чтобы заняться своим делом, — холодно ответил Трефузис.

— Он им и занялся.

— Адриан, мы уже далеко отъехали от Англии. Предлагаю тебе держать твое извращенное чувство юмора в рамках приличий.

— Прости, — Адриан залепил себе рот ладонью.

— Я готов признать, — продолжал Трефузис, — что человек, наткнувшийся на такое tableau[131], может впасть в искушение присовокупить к нему нездоровые истолкования, но только в том случае, если собственный его мозг состоит из вещества настолько вульгарного и гадостного по природе своей, что человек этот и сам ощущает себя повинным в неприличиях, достойных бесстыднейшего из эротических еретиков страны. Штефана же происходившее привело в полное недоумение. Я, однако, сумел, пока мы дожидались полицейского фургона, перекинуться с ним парой слов по-венгерски. Я… э-э… устроил сцену, и ему удалось схватить кейс и, как выразились газеты, "совершить удачный побег".

— Какого рода сцену?

— Сцену как сцену. Просто сцену, знаешь ли, в общем смысле этого слова.

— Да ладно, Дональд. Что за сцену ты учинил?

— Ну хорошо. Если тебе необходимо знать, я испустил вопль животной похотливости и попытался содрать штаны с удерживавшего меня полицейского.

— Как?

—Нет, я не сомневаюсь, что ты, Адриан, смог бы измыслить десяток эскапад более уместных, однако мне под давлением момента ничего другого в голову не пришло. Я вцепился в брюки несчастного, а когда его напарник бросился к нам, чтобы выручить друга из столь рискованного положения, Штефан на время оказался вольноотпущенным. Он вернулся в "Баранью лопатку" и оставил там вещь, ради доставки которой специально приехал в Кембридж и которая находится ныне при мне. А после Боб организовал его безопасное возвращение в Гастингс.

— Да, я все собирался тебя спросить, Боб-то как ко всему этому причастен?

— Боб мой друг.

— По Блетчли?

— В свое время Боб в каких только затеях не участвовал. Японцы даже отрезали ему язык.

— Что?

—Ну да, только он не любит об этом рассказывать.

— А, ха и еще одно долбаное ха. Но тытаки не сказал мне, кто наш враг.

Трефузис потянулся за овсяным печеньицем.

— Враг?

— Вот именно, враг. Люди, ограбившие нас в Германии, укравшие твой кейс. Люди, которые убили Молтаи и которые, — Адриан скрутил шею, оглядываясь, — так и висят на наших задницах.

— Ну что же, представляется, что "врагов" у нас двое, Адриан. Молтаи убили верные слуги Венгерской народной республики, думаю, в этом сомневаться не приходится. Хозяева Белы не желали выпустить его изобретение из своей страны.

— И теперь они преследуют нас?

— Нет, нас преследуют враги номер два. Они-то год назад и ограбили нас в Германии.

— Но кто они?

— Ну, — сказал Трефузис, — я, вообще-то, надеялся, что об этом известнотебе, Адриан.

Глава одиннадцатая

I

В коридоре Руди едва не налетел на необычайно толстого мужчину с маленькой головой и жидкими волосами. Только ценой огромных усилий Руди, прошедшему выучку на лыжных склонах Инсбрука, удалось сохранить равновесие и координацию движений, не уронить поднос с напитками, который он нес, и продолжить путь, дрожа и кляня вполголоса грубость и неуклюжесть постояльцев. Должно быть, это музыкальный критик, приехавший на Зальцбургский фестиваль; только от представителя прессы и можно ожидать подобного отсутствия какого-либо изящества.

Руди негромко постучал в дверь гостиной люкса "Франц-Иосиф" и прислушался, ожидая ответа. В "Австрийском дворе" он работал всего лишь неделю и не питал уверенности, что просто постучать и войти, как он делал в отеле "Почтамт" в Фушл-ам-Зее, где осваивал свое ремесло, будет правильно. "Австрийский двор" был во всех отношениях фешенебельнее "Почтамта", здесь все делалось на европейский пошиб, со вкусом, стилем, изысканностью, осмотрительностью и точно отмеренным Schluck[132]австрийского Gemutlichkeit[133].

Ответа изнутри не последовало. Но ведь кто-то же заказал бутылку лимонной водки "Абсолют" и три стакана, кто-то обращался в бюро обслуживания. Стало быть, разумно предположить, что кто-то в люксе есть? Руди стукнул еще раз, подождал.

По-прежнему ничего. Чрезвычайно странно.

Он пристроил поднос на плечо, наклонился к двери и покашлял.

Изнутри послышался голос. Английский.

— Entschuldigen Sie[134]… — сказал Руди в замочную скважину.