Лжец

— Ты пойдешь со мной, молодой человек Мать заболела от тревоги. Заболела. Да как ты смел…

И Эйдриана, точно нашкодившего школьника, каковым он, по его представлениям, и являлся, унизительным образом поволокли у всех на глазах в офисы МКК.

— С добрым утром, Дэвид, поймали беспутного молокососа? — окликнул их кто-то, пока Эйдриана тащили вверх по ступенькам.

— Вот именно!

Они столкнулись с высоким светловолосым человеком в блейзере, улыбаясь, шедшим им навстречу.

— С добрым утром, сэр Дэвид, — сказал он.

— С добрым утром, Тони, удачи вам.

— Спасибо, — ответил высокий и пошел дальше.

Эйдриан остановился как вкопанный — до него вдруг дошло, кто это был.

— Это же Тони Крейг!

— А ты кого ожидал здесь увидеть, идиотина? Илие Настасе?[112] Вот сюда.

Они вошли в маленький кабинет, стены которого были увешаны фотографиями героев Золотого века крикета. Дядя Дэвид закрыл дверь и толкнул Эйдриана в кресло.

— Ну, так. Говори, где ты живешь.

— В Максвелл-Хилл.

— Адрес?

— Эндикотт-Гарденз, четырнадцать.

— Чей это дом?

— Это просто пансион, ночлег и завтрак.

— Работа у тебя есть?

Эйдриан кивнул.

— Где?

— Там, в Вест-Энде.

«Там» было лишним, однако беспримесная правда вряд ли произвела бы на дядю Дэвида хорошее впечатление.

— Чем занимаешься?

— Это театральное агентство на Денмарк-стрит. Варю кофе, ну и прочее в этом роде.

— Хорошо. Вот тебе ручка, вот бумага. Я хочу, чтобы ты записал адрес в Максвелл-Хилл и адрес на Денмарк-стрит. Потом напишешь письмо родителям. Ты хоть понимаешь, что они пережили? Господи, они даже в полицию обращались! Что за чертовщина с тобой творится, Эйдриан?

Вот он и оказался еще в одном кабинете, еще в одном кресле, перед еще одним рассерженным человеком, задающим еще одну череду вопросов, на которые не существует ответов. «Почему ты так поступил?»; «Почему ты не можешь сосредоточиться?»; «Почему ты не способен вести себя, как все остальные?»; «Что с тобой творится?».

Эйдриан знал, что, если он ответит угрюмо: «Не знаю», дядя Дэвид, как десятки других людей до него, фыркнет, ахнет кулаком об стол и заорет: «Что значит — ты не знаешь? Ты должен знать. Отвечай!»

Эйдриан глядел в ковер.

— Не знаю, — угрюмо ответил он.

— Что значит — ты не знаешь? Ты должен знать. Отвечай!

— Я почувствовал, что несчастен.

— Несчастен? Но почему же ты никому ничего не сказал? Ты представляешь, что испытала твоя мать, когда ты не вернулся домой? Когда никто не знал, где ты? Вот это и вправду несчастье. Способен ты его вообразить? Нет, разумеется, не способен.

Если не считать оловянной кружки на крестины, Библии на конфирмацию, экземпляра «Уиздена»[113] на каждый день рождения и регулярных запанибратских похлопываний по плечу, сопровождавшихся «господи-как-ты-вырос», дядя Дэвид не проявлял особого рвения, выполняя по отношению к Эйдриану свои попечительские обязанности, и теперь тому неприятно было видеть его разгневанным, тяжко дышащим через нос, — так, словно побег крестника был для него личным оскорблением. Эйдриан не думал, что дядя заслужил право так уж сердиться.

— Просто я почувствовал, что должен удрать оттуда.

— Ну разумеется. Но вот так, тайком… исподтишка. Подобным образом поступают одни только трусы и подлецы. Ладно, пиши письмо.

Дядя Дэвид вышел, заперев за собой дверь. Эйдриан вздохнул, повернулся к столу. На столе лежал серебряный ножик для разрезания писем, имевший форму крикетной биты. Эйдриан поднес его к свету и увидел косо идущий по ножику награвированный росчерк Дональда Брадмана.[114] Он сунул ножик во внутренний карман блейзера и уселся за письмо.

Под портретом князя Ранжитсинкхи,[115]

В странном маленьком кабинете близ Залы собраний,

Крикетный стадион «Лордз»,

Июнь 1975.