Лжец, лжец

Взгляд Истона встретился со взглядом отца, и этого достаточно, чтобы каменные стены его дома пошатнулись, а затем рухнули. Глаза цвета виски сверкали из-под сдвинутых бровей. Предательство растекало, как густая черная смола, по каждому уголку комнаты, обволакивая мое сердце.

— Почему бы и нет, папа? — это тихий, нарастающий рокот. — Потому что честность так чертовски освежает?

— Истон! — Бриджит зажала ладонью открытый рот.

Он бросил убийственный взгляд на свою мать. У меня заболело в груди от одного взгляда на него.

— Я забыл, Резерфорды не говорят того, что мы на самом деле думаем. О, подожди, — он приподнял бровь, поворачиваясь к двери, чтобы уйти. — Полагаю, я не Резерфорд, поэтому правила на меня не распространяются.

Он словил мой взгляд, направляясь прямо к двери, которую я загораживала, и у меня сжалось горло.

Он остановился прямо передо мной.

— Открой дверь, Ева, — мягко приказал он.

Я знала, что должна отойти, отпустить его, но что-то удерживало меня. От неприкрытого предательства в его глазах у меня перехватило дыхание. Но это его семья, нравилось ему это или нет. В конце концов, одиночество причиняло больше боли, чем временный укол предательства. Я знала.

До нас донесся голос Бриджит, слабый и неуверенный.

— Истон, подожди. Давай поговорим. Мы можем все уладить.

— Мы не можем все быть экспертами в том, чтобы прятать вещи под ковер, — выплюнул Винсент.

Я не слышала ее оправданий, но Айзек быстро вмешался и попытался остудить пламя.

Их голоса затихли, когда Истон приблизился. Его белая рубашка на пуговицах задела перед моего платья, и жар его тела проник сквозь материал, как печь, поглощая меня целиком. Его глаза потемнели, и он протянул руку, обнимающую меня, к дверной ручке.

Мои ребра сжались, и вырвался тихий, неглубокий вдох.

— Может, она и права, — выдохнула я. — Может, тебе стоит остаться.

Его взгляд опустился к моему рту, слова звучали мрачно.

— Или, может быть, я больше не могу терпеть это дерьмо.

Он открыл дверь позади меня, и я, спотыкаясь, сделала шаг вперед. Прежде чем мое тело соприкоснулось с его, он удержал меня рукой на талии и двинулся вокруг меня.

По другую сторону двери ждала Уитни с широко раскрытыми глазами.

Не имея причин оставаться, я вышла вслед за ним. Он стряхнул прикосновение Уитни со своей руки, но она продолжала следовать за ним.

— Это все из-за Айзека и Томаса?

— Вечеринка окончена, Уит, — проворчал он. — Иди домой.

Уитни смотрела, как Истон поднимался по лестнице, прежде чем повернулась ко мне.

Ее глаза сузились.

— Мне кажется интересным, что ты всегда присутствуешь, когда что-то идет не так.

Я пристально посмотрела на нее.

— Мне кажется интересным, что ты все еще здесь, хотя тебе явно не рады.

Все еще потрясенная, я едва заметила ее возмущенный вздох, когда прошла мимо нее и медленно поднялась по лестнице. Мои ноги онемели, каждое щелканье, щелканье, щелканье моих каблуков отдавалось где-то далеко.

Испорчена.

Грязная.

Ребенок.

Слышать эти слова вслух было больно, но это не шло ни в какое сравнение с выражением лица Истона. Сокрушенное выражение лица не выходило у меня из головы, и боль в его глазах тяжелым грузом легла на мое сердце.

В детстве мне хотелось, чтобы мой отец сказал мне, что я не принадлежала ему. Что мой настоящий отец был где-то там, искал меня, и это был только вопрос времени, когда он забрал бы меня. Но, по крайней мере, мне была предоставлена прозрачность. Я знала, что мой отец не любил меня, и я знала, что моя мать любила меня так сильно, что держала меня на руках, пока я была вся в синяках.

Мои шаги замедлились, когда я подошла к двери его спальни, которая была приоткрыта. Я осторожно толкнула ее. Он сидел на краю своей кровати, уперев локти в бедра и низко опустив голову. Там, где моя комната белая, его — каштановая, и то и другое поставлено профессионалом, которого наняла его мать. Величественный, помпезный декор бросал вызов всему, чем он являлся. Как и я, Истон чужой в своей собственной комнате.

И он выглядел таким одиноким.

Такой потерянный.

Потерянный.

Потерянный.

Потерянный.

Отражение меня самой.

Сглотнув, я прислонила голову к дверному косяку и закрыла глаза.

— Почему я не могу прийти, мамочка? Я хочу прийт, — я не хотела ныть, но иногда я ничего не могла с собой поделать.

— Я знаю, что хочешь, милая. Но там, куда я направляюсь, небезопасно для ребенка.