Лживая взрослая жизнь

Коррадо болтал с тремя-четырьмя парнями, один из которых был длинным, тощим, с выпирающими зубами — казалось, он смеется, даже когда не смеялся. Тетя, внешне спокойная, велела крестнику — сегодня это определение кажется мне наиболее подходящим — немедленно вернуться за прилавок. Он ответил ей игриво: “Потерпи минутку — и я приду”, а парень с выпирающими зубами прямо-таки заржал. Тогда тетя резко повернулась к нему и сказала, что отрежет ему головастика — она так и сказала, спокойно поигрывая ножницами, — если тот не заткнется. Но парень продолжал ржать, я почувствовала, что Виттория закипает, вот-вот взорвется. Я испугалась, по-моему, она не понимала, что из-за выпирающих зубов парень просто не мог закрыть рот, не понимала, что он будет смеяться, даже если начнется землетрясение. Внезапно она крикнула ему:

— Что ты себе позволяешь, Розарио? Смеешься?

— Нет.

— Смеешься, потому что думаешь, что отец тебя защитит, но ты ошибаешься, от меня тебя никто не защитит! Оставь Коррадо в покое, понял?

— Да.

— Нет, ты не понял, ты уверен, что я тебе ничего не сделаю! Тогда смотри!

Она повернула к нему ножницы острыми кончиками и у меня на глазах, перед прихожанами, которые с любопытством оборачивались на крики, ткнула его в ногу — парень отскочил; застывшее в его глазах изумление не сочеталось с похожим на маску смеющимся лицом.

Тетя подошла к нему ближе, грозя пырнуть снова.

— Ты все понял, Розарио, — спросила она, — или мне продолжить? Мне насрать на то, что ты сынок адвоката Сардженте.

Парень, которого звали Розарио и который был сыном не известного мне адвоката, в знак капитуляции поднял руки, отступил назад и исчез вместе со своими дружками.

Возмущенный Коррадо хотел было последовать за ребятами, но Виттория встала перед ним и заявила:

— Ни шагу, иначе, если я разозлюсь, я и тебя порежу.

Я потянула ее за руку.

— Этот парень, — сказала я, — не в состоянии закрыть рот.

— Он смеялся мне в лицо, — ответила Виттория, тяжело дыша, — а это никому не позволено.

— Он не нарочно.

— Нарочно или нет, но он смеялся.

Коррадо фыркнул:

— Ладно, Джанни, с ней бесполезно разговаривать.

Тогда тетя проорала ему, почти задыхаясь:

— Заткнись, чтобы я от тебя и слова не слышала!

Она продолжала сжимать в руке ножницы, и я поняла, что она себя почти не контролирует. Запас любви у нее, видимо, давно исчерпался, — наверное, когда умер Энцо, но запас ненависти казался безграничным. Я только что видела, как она повела себя с бедным Розарио Сардженте, она бы и Коррадо поранила, представляю, что бы она сделала моей маме и особенно моему отцу после того, как я рассказала о Мариано. От этой мысли мне опять захотелось плакать. Я поступила опрометчиво, слова выплеснулись из меня против моей воли. А может, и нет, может, в глубине души я давно решила рассказать Виттории об увиденном, решила, уступив давлению подружек и устроив сегодняшнюю встречу. Я больше не могла оставаться невинной, за одними мыслями скрывались совсем другие, мое детство закончилось. Я пыталась вернуть невинность, но она ускользала, слезы, которые постоянно наворачивались мне на глаза, вовсе не доказывали, что я ни в чем не виновата. Хорошо, что появился дон Джакомо, который всех помирил, только из-за этого я не заплакала. “Ладно-ладно, — сказал он Коррадо, приобняв его за плечи, — не надо сердить Витторию, она сегодня неважно себя чувствует, лучше помоги ей принести пирожные”. Тетя обиженно вздохнула, положила ножницы на край одного из прилавков, поглядела на улицу — должно быть, чтобы проверить, стоит ли там Розарио со своей компанией, а потом мрачно сказала: “Не надо мне помогать” — и исчезла за дверью, которая вела в церковь.

8

Скоро она вернулась с двумя большими подносами, на которых возвышались горы миндального печенья с голубыми и розовыми полосками; на каждом сверху лежало по серебряной конфетке. Прихожане стали их расхватывать, я съела одно печенье, и мне сразу стало дурно, в рот больше ничего не лезло, сердце бешено колотилось. Тем временем дон Джакомо принес аккордеон, держа его двумя руками, как бело-красного ребенка. Я решила, что он умеет играть, но он неловко передал его Виттории, которая, не возражая, — это был тот же аккордеон, который я видела в углу у нее дома? — с сердитым видом уселась на стул и заиграла, закрыв глаза и кривляясь от усердия.