Лживая взрослая жизнь

Тетя легонько отвесила ей подзатыльник и отругала: нельзя говорить о Боге “не может быть”, потому что Бог может все. Дон Джакомо прочел в глазах Иды, что она расстроена, и погладил то же самое место, по которому стукнула Виттория, сказав почти шепотом, что дети могут говорить и делать все, что захочется, они невинные создания. Потом, к моему удивлению, он завел речь о каком-то Роберто — вскоре я поняла, что это тот самый Роберто, которого обсуждали дома у Маргериты, паренек из этого района, который теперь жил и учился в Милане, приятель Тонино и Джулианы. Дон Джакомо называл его “наш Роберто” и говорил о нем с большой любовью, потому что не кто иной, как Роберто обратил его внимание на то, что взрослые часто ведут себя с детьми не по-доброму, так поступали даже Святые Апостолы, они не понимали: чтобы попасть в Царство Небесное, нужно уподобиться детям. Иисус тоже их упрекал: не прогоняйте детей, пустите их ко мне… — Дон Джакомо явно обращался к моей тете. — Наше недовольство не должно касаться детей, — сказал он, а я подумала: он наверняка заметил, что Виттория мрачнее обычного. Говоря все это, он продолжал держать руку на голове у Иды. Потом он сказал еще несколько печальных слов о детстве, невинности, молодости, об опасностях, которые ждут нас на улице.

— Ты не согласна? — примирительно спросил он у тети, а та залилась краской, словно священник догадался, что она его не слушала.

— С кем?

— С Роберто.

— Он говорит правильно, но о последствиях не задумывается.

— Чтобы говорить правильно, как раз не нужно задумываться о последствиях.

Анджела с любопытством прошептала:

— Кто такой Роберто?

О Роберто я совсем ничего не знала. Мне хотелось сказать: я хорошо с ним знакома, он большой молодец. Или выпалить, повторив за Коррадо: “Да он у всех в печенках сидит”. Но я сделала ей знак молчать, занервничав, как всегда нервничала, когда обнаруживалось, что я лишь поверхностно знакома с миром тети. Анджела послушно умолкла, но Ида нет, она спросила священника:

— А какой он, Роберто?

Дон Джакомо засмеялся и сказал, что Роберто красивый и умный, как всякий истинно верующий человек. “Когда вы придете в следующий раз, — пообещал он, — я вас с ним познакомлю, а теперь пошли на ярмарку, скорее, а то посетители будут жаловаться”. Через дверцу мы вышли во дворик, где под угловым портиком, украшенным золотыми гирляндами и разноцветными лампочками, были расставлены столы, заваленные всяким старьем; раскладывали и украшали тут все Маргерита, Джулиана, Коррадо, Тонино и другие, не знакомые мне, люди, с неподдельной радостью встречавшие посетителей благотворительной ярмарки — судя по их виду, чуть менее бедных, чем я представляла себе бедняков.

6

Маргерита принялась расхваливать моих подружек, назвала их красивыми синьоринами, познакомила со своими детьми, которые встретили их очень ласково. Джулиана выбрала в помощницы Иду, Тонино — Анджелу, а я осталась слушать болтовню Коррадо, который пытался шутить с Витторией, хотя она с ним обращалась просто ужасно. Выдержала я недолго, я все время отвлекалась и наконец, под предлогом, что хочу осмотреть прилавки, принялась расхаживать между столами, рассеянно трогая то одно, то другое: там было много всякой домашней стряпни, но в основном продавались очки, игральные карты, стаканы, чашки, подносы, книги, мне даже попались телефонный аппарат и кофейник — все очень старое, прошедшее за долгие годы через руки людей, которые наверняка уже умерли. Так нищие распродавали свое нищенское богатство.

Люди все подходили, я услышала, что некоторые говорили священнику о вдове: “Вдова тоже здесь”, — произносили они. Поскольку при этом они смотрели на прилавки, которыми заведовали Маргерита, ее дети и моя тетя, поначалу я решила, что они имеют в виду Маргериту. Но постепенно я поняла, что они говорят о Виттории. “Вдова здесь, — говорили они, — значит, сегодня будут музыка и танцы”. Я не понимала, что они вкладывают в это слово — презрение или уважение, для меня было удивительно, что тетя, так и не побывавшая замужем, была у них связана со вдовством и одновременно с весельем.

Я принялась издалека внимательно следить за ней. Виттория возвышалась за одним из прилавков — стройное пышногрудое тело словно вырастало из горы пыльных вещей. Она не казалась мне некрасивой, я не хотела видеть ее такой, но Анджела и Ида сказали именно так. Наверное, сегодня что-то пошло неправильно, подумала я. У Виттории бегали глаза, она бешено размахивала руками или неожиданно что-то выкрикивала, а потом принималась приплясывать под музыку, доносившуюся из старого проигрывателя. Я решила: да, она сердится из-за чего-то, чего я не знаю, или беспокоится из-за Коррадо. Так уж мы обе устроены: когда мы думаем о чем-то хорошем, мы и сами хорошеем, когда о плохом — наоборот; значит, нужно гнать из головы дурные мысли.