Лживая взрослая жизнь

Потом она вылезла из машины и поздоровалась с Костанцей с такой чрезмерной любезностью, что было понятно — все это неискренне. Я тоже попыталась вылезти, но ручка дверцы заедала, и, сражаясь с ней, я, вне себя от волнения, глядела на вежливо улыбающуюся Костанцу, которая стояла между Анджелой и Идой, и на Витторию, которая что-то говорила, широко размахивая руками. Я надеялась, что она обойдется без неприличных слов… наконец дверца поддалась. Выскочив наружу, я успела услышать, как тетя, мешая итальянский с диалектом, отвешивает комплименты моим подругам:

— Красавицы, какие красавицы! Вылитая мамочка!

— Спасибо, — сказала Костанца.

— А что это за сережки?

И она принялась расхваливать серьги Костанцы — предварительно их потрогав, — затем перешла к ее бусам, платью, щупая все так, словно перед ней стоял наряженный манекен. Я испугалась, что сейчас она задерет ей юбку, чтобы получше разглядеть чулки и трусики, — Виттория была на это способна. Но внезапно она угомонилась, словно ее шею сжал невидимый ошейник, приказывая вести себя сдержаннее. С чрезвычайно серьезным видом тетя уставилась на браслет на руке у Костанцы — я хорошо его знала, мама Анджелы и Иды им дорожила: браслет белого золота, с цветком, лепестки которого были из рубинов и бриллиантов, сиял, словно светясь изнутри. Я знала, что маме тоже хотелось такой.

— Какой красивый! — сказала Виттория, держа Костанцу за руку и поглаживая браслет кончиками пальцев; казалось, она была охвачена искренним изумлением.

— Да, мне он тоже нравится.

— Он вам очень дорог?

— Я люблю его, он у меня много лет.

— Тогда будьте с ним поосторожнее: браслет красивый, не дай бог проедет мимо какой-нибудь прохиндей и сорвет.

Потом Виттория отпустила ее руку — так, точно, произнеся хвалебные слова, внезапно почувствовала отвращение, и вновь заговорила об Анджеле и Иде. Сладким голоском тетя сказала, что дочери драгоценнее всех браслетов на свете, и усадила нас в машину под просьбы Костанцы: “Девочки, ведите себя хорошо, не заставляйте меня нервничать, я буду ждать вас здесь в два”, — а я, видя, что тетя не отвечает, а с мрачной физиономией, не попрощавшись, уже заводит машину, прокричала в окошко, изображая веселье: “Да, Костанца, ровно в два, не волнуйся”.

4

И мы поехали. Виттория, которая, как всегда, вела машину словно неопытный и в то же время лихой водитель, повезла нас по окружной, потом дальше, дальше, до самого Пасконе. С моими подругами она была не очень ласкова, всю дорогу ругая их за то, что они слишком громко разговаривают. Я тоже кричала, мотор ревел, мы невольно повышали голос, но Виттория злилась только на Анджелу с Идой. Мы старались говорить тише, но она все равно сердилась, сказала, что у нее болит голова, велела нам сидеть так, чтобы нас не было слышно. Я поняла, что что-то ей не понравилось — может, мои подружки, не разберешь. Мы долго ехали, не говоря ни слова, я сидела рядом с Витторией, Анджела с Идой на неудобном заднем сиденье. Потом тетя вдруг сама прервала молчание, ее голос прозвучал хрипло и зло, она спросила моих подруг:

— Вы тоже некрещеные?

— Да, — выпалила Ида.

— Но папа сказал, — прибавила Анджела, — что если нам захочется, мы можем креститься, когда вырастем.

— А если вы к тому времени умрете? Вы знаете, что попадете в первый круг ада?

— Ада не существует, — ответила Ида.

— А также рая и чистилища, — прибавила Анджела.

— Кто это вам сказал?

— Папа.

— Куда же, по его мнению, Господь посылает грешников и тех, кто не грешил?

— Бога тоже нет, — ответила Ида.

— И греха не существует, — объяснила Анджела.

— Это вам тоже папа сказал?

— Да.

— Ваш папа дурак.

— Нехорошо так грубить, — отозвалась Ида.

Я вмешалась, пока терпение Виттории не лопнуло окончательно:

— Грех существует: грех — это когда нет дружбы, любви, когда что-то хорошее пропадает зря.

— Вот видите? — сказала Виттория. — Джованна это понимает, а вы нет.

— Неправда, мы тоже понимаем, — занервничала Ида. — Грех — это когда ты о чем-то сожалеешь, когда тебе горько. Например, когда что-то красивое упало и разбилось, говорят “разбил, грешным делом”.