Дверь отворилась, быстро вошел Лермонтов, сел
к столу и, обратясь к Столыпину, произнес повелитель
ным тоном:
«Столыпин, едем в Пятигорск! — С этими словами
вынул он из кармана кошелек с деньгами, взял из него
монету и сказал: — Вот, послушай, бросаю полтинник,
если упадет кверху орлом — едем в отряд; если решет
кой — едем в Пятигорск. Согласен?»
Столыпин молча кивнул головой. Полтинник был
брошен, и к нашим ногам упал решеткою вверх. Лер
монтов вскочил и радостно закричал: «В Пятигорск,
в Пятигорск! позвать людей, нам уже запрягли!» Люди,
два дюжих татарина, узнав, в чем дело, упали перед
389
господами и благодарили их, выражая непритворную
радость. « В е р н о , — думал я, — нелегка пришлась бы им
жизнь в отряде».
Лошади были поданы. Я пригласил спутников в свою
коляску. Лермонтов и я сидели на задней скамье,
Столыпин на передней. Нас обдавало целым потоком
дождя. Лермонтову хотелось закурить т р у б к у , — оно
оказалось немыслимым. Дорогой и Столыпин и я мол
чали, Лермонтов говорил почти без умолку и все время
был в каком-то возбужденном состоянии. Между
прочим, он указывал нам на озеро, кругом которого он
джигитовал, а трое черкес гонялись за ним, но он
ускользнул от них на лихом своем карабахском коне.
Говорил Лермонтов и о вопросах, касавшихся
общего положения дел в России. Об одном высоко
поставленном лице я услыхал от него тогда в первый раз
в жизни моей такое жесткое мнение, что оно и теперь
еще кажется мне преувеличенным.
Промокшие до костей, приехали мы в Пятигорск
и вместе остановились на бульваре в гостинице, кото
рую содержал армянин Найтаки. Минут через двадцать
в мой номер явились Столыпин и Лермонтов, уже пере
одетыми, в белом как снег белье и халатах. Лермонтов
был в шелковом темно-зеленом с узорами халате,
опоясанный толстым снурком с золотыми желудями
на концах. Потирая руки от удовольствия, Лермонтов
сказал Столыпину: «Ведь и Мартышка, Мартышка
здесь. Я сказал Найтаки, чтобы послали за ним».
Именем этим Лермонтов приятельски называл
старинного своего хорошего знакомого, а потом скоро
противника, которому рок судил убить надёжу русскую
на поединке.
Я познакомился в Пятигорске со всеми людьми,
бывавшими у Лермонтова; но весть о печальной
кончине поэта нагнала меня уже вне Пятигорска.
M. X. ШУЛЬЦ
ВОСПОМИНАНИЯ О M. Ю. ЛЕРМОНТОВЕ
— Знаете ли, как я очутился на Кавказе? — спросил
меня однажды Шульц.
— Будьте добры, расскажите.
— Был я молодым офицером, без связей, без
средств. Но тогда все дворянство служило в войске
и приобретало положение на военной службе. Служил
я в Петербурге. Военному все двери были открыты...
Познакомился я с одним семейством, где была дочь
красавица... Конечно, я влюбился, но и я ей понравился.
По тогдашнему обычаю, сделал предложение родителям
девушки и получил
заслуженным и мало пригодным женихом... Тогда-то
я и поехал на Кавказ, заявив, что буду или на щите, или
под щитом. Она обещала
к ней любовь и окрыляли меня, смягчали горечь разлуки.
На Кавказе в то время нетрудно было отличиться:
в делах и экспедициях недостатка не было. Чины
и награды достались на мою долю... В известном деле
под Ахульго 1 я получил несколько ран, но не вышел из
строя, пока одна пуля в грудь не повалила меня за
мертво... Среди убитых и раненых пролежал я весь
день... Затем меня подобрали, подлечили, послали за
границу на казенный счет для окончательной поправки.
За это дело получил я Георгиевский крест. За границей,
уже на возвратном пути в Россию, был я в Дрездене.
Конечно, пошел в знаменитую картинную галерею...
Подхожу и смотрю на Мадонну... Вдруг чувствую,
будто электрический ток пробежал по мне, сердце
застучало, как молот... Оглядываюсь и не верю своим
глазам... Воображение или действительность?.. Возле
391
меня, около той же картины, стоит
было одного взгляда, довольно было двух слов... Мы
поняли друг друга и придали особое значение чудесному
случаю, сведшему нас после долгих лет разлуки. Моя
мадонна осталась верна мне. Родные уже не возражали,
и мы обвенчались. Сама судьба соединила нас!
— Прелестный р о м а н , — сказал я.
— Но вы не знаете, почему я рассказал вам эту
старую историю. Дело в том, что так же, как вам,
я рассказал ее Лермонтову... Давненько это было: вас
и на свете тогда еще не было... Мы с ним встречались
на Кавказе... Рассказал, и Лермонтов спрашивает меня:
«Скажите, что вы чувствовали, когда лежали среди
убитых и раненых?» — «Что я чувствовал? Я чувствовал,
конечно, беспомощность, жажду под палящими лучами
солнца; но в полузабытьи мысли мои часто неслись
далеко от поля сражения, к той, ради которой я очутил
ся на Кавказе... Помнит ли она меня, чувствует ли,
в каком жалком положении очутился ее жених».
Лермонтов промолчал, но через несколько дней
встречает меня и говорит:
Хотите прочесть?» И он прочел мне свое известное
стихотворение:
В полдневный жар в долине Дагестана
С свинцом в груди лежал недвижим я;